Газета День Литературы # 58 (2001 7)

Пресловутый 37-й Елисеев с неприязнью отвергает во всей полноте. Не станем упоминать тут о созданных тогда заводах, дорогах и каналах, которыми вымирающий русский народ благополучно пользуется по сей день, не получая ничего взамен, все же у нас разговор об искусстве. Автор новомировской статьи самоуверенно заявляет: "Ничего фальшивее и скучнее советских газет и фильмов 37-го года я не видывал". Задержимся на этом.

Мне-то всерьез приходилось изучать газеты тридцатых годов. Остановимся лишь на одной — «Литературной», она ближе к данному сюжету. Так вот постоянными авторами там выступали тогда Бабель, Катаев и его брат В. Петров, Шкловский, Эренбург, Гроссман, печатались стихи Пастернака… Прервем список, он был бы очень долог.

Пусть теперь Елисеев повторит, что эти авторы ему «скучны»… То-то в нынешней «Литературке» море разливанное приметных имен.

Но совсем уж худо получилось с упомянутым в той легковесной фразе советским кинематографом той поры. Даже несколько неудобно писать об этом, но придется. Вот лишь сухой перечень картин того самого 37-го: "Петр I", "Возвращение Максима", "Депутат Балтики", «Тринадцать», "Последняя ночь", "Ленин в Октябре", "Дума про казака Голоту", "Белеет парус одинокий". Это не все, конечно, однако добавим и шедевры 1938 года, поскольку и у Бондаренко, и у его критика о том не раз заходит речь. Вот еще список: "Александр Невский", "Великий гражданин", "Человек с ружьем", «Комсомольск», "Волга-Волга", "Богатая невеста", «Медведь» (по Чехову).

И вот в одной проходной и, несомненно, легкомысленной фразе унижена целая плеяда замечательных художников. Таких теперь нет — с этим уж никто не возьмется спорить. Добавим для полноты картины, что, по данным кинотеки, эти фильмы в последнее десятилетие показывались не раз по Центральному телевидению. В этой связи нельзя не обратить внимания, что тамошние хозяева Березовский и Гусинский проявляют гораздо большую «амбивалентность», нежели критик Елисеев.

Впрочем, у того главная задача — как можно гуще измазать Бондаренко изделиями своего общепита. В ход идет все, и по преимуществу неудачно, мимо цели. Вот цитирует из рецензируемой книги, что в конце тридцатых "многие уцелевшие дворяне вздохнули с облегчением". Да, это общеизвестный факт, хорошо очерченный мемуаристами самых разных сторон. Критик толкует это в духе современника событий прокурора Вышинского: "Очевидно, автор книги скорбит о репрессиях против дворян и приветствует то обстоятельство, что в тридцать седьмом году начали брать не одних только дворян, а и всех остальных тоже".

Ну зачем же так простовато прикидываться, да еще делать из разночинца Бондаренко защитника дворянского сословия. О другом идет в данном отрывке речь, что любому объективному человеку понятно. В том самом 37-м жертвами сделались наконец-то и сами палачи. Вот в чем мистическая, да и политическая тоже, суть этого самого года. Недавно вышла книга "Империя Сталина. Биографический энциклопедический словарь" (М.:Вече, 2000). Автор ее К.А. Залесский вполне либерален и осуждает "культ личности". Но данные там о деятелях ЧК-НКВД на сегодня наиболее полные. Почти все они погибли, и в тех самых годах. Приведены многие личные обстоятельства, обозначены клички и псевдонимы. И видно, что верхушка состояла в относительно большом числе из латышей, поляков, кавказцев и евреев. Так было, нравится оно кому или нет.

А "всех остальных", как выражается критик, а в другом месте — "всех подряд", так их «брали» всегда, со времен создания ведомства т. Дзержинского и далее. Ведь сельских батюшек, казаков, крепких крестьян и служащую интеллигенцию к дворянам никак нельзя причислить. Но как раз в конце тридцатых казаки получили равноправие в гражданских правах, слово «интеллигент» перестало быть бранной кличкой, а вскоре дошла очередь и до священства.

Та же опрометчивая придирчивость довлеет над критиком, когда он разбирает главу о Валентине Распутине. Елисеев пытается уравнять оценку его с «шестидесятниками», его ровесниками, упирает на чисто внешнее сходство: он, мол, был лауреатом и секретарем, а эти тоже, только и всего. Нет уж, не надо. Распутин никогда не воспевал ленинских воспитанников в Лонжюмо и Фиделя с Дядюшкой Хо, плотины, убивавшие великие русские реки, как, впрочем, не восхищался заокеанским раем и "прогрессивным искусством". Чего нет, так уж нет. И ныне оставлен от загранвояжей и «Букеров» с «Триумфами», а за единственную валютную премию ему даже крепко попало от своих же почитателей.

Недавно боевой публицист Анатолий Салуцкий опубликовал в "Парламентской газете" примечательный документ из истории почившего Союза писателей СССР. В августе 1991 года власть в Доме Ростовых захватили известный шестидесятник Евтушенко, никому не известный стихосочинитель Савельев (ровесник Распутина) и иные. Так вот, уже 6 сентября самопровозглашенный секретарь СП Савельев направил письмо в соответствующее место, чтобы очередь на автомашину отобрали бы у «реакционного» Проханова в пользу «демократического» Приставкина. У Валентина Распутина имелись слабости, на что ему прямо указывали товарищи, но представить его за переделом автомобилей… увольте! Как и живущим в Париже, Франкфурте или на Брайтон Бич. В этом все же немалая разница между Распутиным и его товарищами по бывшему Союзу писателей СССР. Шестидесятники в те годы были весьма разные. Олег Михайлов печатался в «Юности», Петр Палиевский — в «Воплях», а автор этих заметок — в "Новом мире" Твардовского. Ну и что? Время все расставило по своим местам.

На второе в комплексном обеде представлен, как и обещано, антисемитизм. Куда уж без него в эпоху Березовского, Тополя и генерала Макашова. Елисеев язвит, как Бондаренко "с таким задыхом искренности" цитирует стихи М.Кульчицкого и П.Когана. Основания для того есть, ибо восторженость автора критического сборника авторами, которые только начинали свои поэтические опыты, эта самая восторженность очевидно нарочита, хочется все же показать себя с широким, так сказать, гражданским охватом. Не помогла тут наивная хитрость Бондаренко, Елисеев бдительно сигнализирует об его «антисемитизме» (так и употребляет это грозное слово на страницах 169 и 170).

За что же? а всего лишь за крошечную фразу про "картаво говорящих комиссаров". Позвольте, но если многие комиссары времен гражданской или чекисты времен Ягоды действительно выражались по-русски с некоторым акцентом (латышским, польским, еврейским), то это все же беспристрастный исторический факт, а вовсе не какое-либо его истолкование. Так было. Пресловутый «антисемитизм» в этом и иных бесчисленных случаях выступает как грозные цензурные ножницы, чтобы не допустить обсуждения кому-то неприятного сюжета по истории или современности.

Угроза эта универсальна. Скажи, например, что супруга генсека Брежнева была еврейкой — «антисемитизм»! Да что там покойный Леонид Ильич, не станем забираться так далеко и высоко. Вот недавно у нас появилась новая телезвезда — американец Савик Шустер, он толкует нам футбол с несколько характерным прононсом. Написал вот так, а теперь буду опасаться страшных обвинений… "Некуда крестьянину податься". Русскому крестьянину.

Как известно, у определенной публики Сталин и антисемитизм — «близнецы-братья». Без Сталина тут тоже не обошлось. Впрочем, Бондаренко к этому сюжету прямого отношения не имеет, он относится к невинному в этих вопросах Венечке Ерофееву, с которого и спросу давно нет. Трагический финал повести «Москва-Петушки», где героя неизвестные закололи ударом шила в горло, используется Елисеевым как прямое обвинение Сталина в еще одном мрачном преступлении. Это он, именно он, заколол несчастного Венечку. Доказательства, что называется, прямые и бесспорные. Сталин был сыном сапожника. Излюбленный инструмент всех сапожников — острое шило с толстой ручкой. Героя повести "Москва — Петушки" тоже закололи примерно таким же шилом. Ergo — Сталин есть убийца бедного Венечки. Так критик пытается читателя «фраппировать» — это "уст." слово он тоже с явным удовольствием употребил.

Елисеев не пренебрегает и мелкими замечаниями. Некоторые из них уместны, тут и возражать нечего. Да, дурной тон — цитировать неоперившегося критика-сына в серьезной и ответственной книге критика-отца. Да, дурной вкус — обращаться к пожилым литераторам со словами «Юра» или «Миша», или: "Виктор, какой бес тебя не пускает…" Это для литературного капустника, не более. Но то мелочи. А вот сам новомировский полемист вдруг тут же начинает обращаться к Бондаренко на «ты». Тот же дурной вкус и тон. Но тогда и замечаний по этим поводам делать не надо…

Конечно, в жанре литературной полемики говорить «ты» оппоненту возможно, хотя и предполагает некоторую сдержанность. Однако совсем отмечены дурновкусием обращения к почтенному коллеге по литературному цеху такого вот рода: "Уй, страсти-то какие говоришь…" Или: "Уй, смелости-то сколько…" Или совсем уж снисходительно-панибратски: "Ийэх, мил человек…" Тут действительно, только остается сказать про себя «эх» и перевернуть журнальную страницу.

На сладкое Елисеев приготовил общепитовский компот. Скромный, всего из двух ягодок. Про Гефтера уже сказано. Другой ягодкой представлена скандальная Новодворская. Вот уж истинно неожиданно для обсуждения серьезных тем в серьезном издании! Никогда еще столь возвышенной оды в адрес этой болезненно-экстравагантной особы не приходилось читать, аж целая глава ей посвящена. Именуется она весьма почтительно Валерией Ильиничной, даже вполне в духе старых романтиков "пламенной Валерией". Спорить тут с автором статьи бессмысленно, у каждого свой вкус. Ну нравится ему Новодворская, что поделаешь. Вкусы ведь, как и люди, бывают разные, хорошие и не очень.