Где простирается тьма

Он пожимает плечами.

– Я мужчина.

– Какой мужской ответ.

Он смеется. О, этот звук.

– Они просто заставляют почувствовать себя лучше на мгновение или два. Это помогает.

– Мне бы тоже хотелось, - признаюсь я.
– Но сама мысль о сексе пугает так сильно, что никогда не хотела попробовать. Но у меня никогда и не было никого, кому бы доверяла настолько, чтобы попытаться.

– А как же твой любимый Хендрикс?

– Между нами с Хендриксом ничего не было. Он всегда, всегда уважал меня.

В ответ ни слова.

– Так, полагаю, что с такими женщинами вокруг, типа Ливви, тебе-то не приходится слишком задумываться о том, на что ты намекаешь.

Он фыркает.

– Ливви… - он делает паузу, взвешивая ответ.

– Свободная. Великолепная. Та, которую выберет каждый мужчина. Я имею в виду, почему бы и нет? Такие девушки, как я, не идут ни в какое сравнение с кем-то вроде нее.

– Трудно сравнить среднее и идеальное.

– Черт, Дими!

Он качает головой. Я чувствую, как прижимается к моей голове его щека, и придвигается он весь.

– Средняя - это она, Джесс.

Ой.

Мои щеки загорелись.

– Ливви - это воплощение того, как женщины думают, чего хотят мужчины. Да, она великолепна, да, с ней легко, но это все не то. Она такая же, как тысяча других женщин. Она фальшивая насквозь. А женщины, как ты, разные. Ты не такая, как тысяча других, ты одна. Так что, хоть ты не типичная девушка с обложки, зато по-настоящему красивее их.

Ой. Бог. Ты. Мой.

Я приоткрываю рот и изо всех сил пытаюсь вдохнуть свежего воздуха. Он только что… назвал меня… красивой?

– У меня рыжие волосы, - с трудом выдавливаю я.

– Это же, черт, великолепно.

– И кожа… совсем белая.

– Как у куколки.

– У меня глаза слишком большие.

– Чем больше, тем лучше.

– Прекрати!
– вскрикиваю я.
– Почему ты так добр ко мне? Потому, что знаешь, что я могу бросить тебя здесь?

Он замолкает.

– Я много кем могу быть, Джесс, но я не лжец.

– Так ты просто честен со мной?

– Что-то вроде того.

Блин, так и прокалывают эго-пузырь. Я вырываюсь из его рук.

– Мне нужно на воздух.

– Мы и так… - обращает он внимание.

Но я все равно встаю и сразу же жалею об этом. Так холодно, и все тепло, которое только что проникло в тело, улетучивается и сменяется леденящим кровь холодом. Я обнимаю себя и дышу. Вдох. Выдох. Просто сосредоточиться.

– Возвращайся сюда, ты замерзнешь, - зовет Дими.

– Ты знаешь, меня никогда не целовали?

Так глупо то, что я ляпнула это, но необходимость высказаться, кажется, намного перевешивает логику.

– Что?
– бормочет он, в его голосе слышно замешательство.

– Он изнасиловал меня, он так много у меня отнял, но никогда не целовал меня. Этого он у меня не украл. Так что я никогда ни с кем не целовалась. Я просто… Знаешь, когда меня поцелуют, я хочу, чтобы это произошло потому, что и он, и я захотим этого. Он должен быть медленным и крепким, таким, каким и должен быть первый поцелуй, - я останавливаюсь и глубоко вздыхаю, собираясь с мыслями и отталкивая эмоции.
– Я мечтала влюбиться и выйти замуж, жить долго и счастливо. Всего этого я лишилась, когда он забрал мою невинность. И единственное, о чем мне осталось мечтать: возможно, когда-нибудь у меня будет поцелуй, переворачивающий жизнь.

– Зачем ты рассказываешь это мне?

Я вздыхаю, покачав головой.

– Ну, Дими, ты первый мужчина за всю мою жизнь, которому я подумываю отдать его.

Молчание.

Долгая мучительная тишина.

– Ты не хочешь испытать со мной что-то подобное, Джесс. Я вовсе не достоин этого.

– Кто сказал?
– шепчу я.

– Я.

– Но не я.

– Возвращайся сюда, - произносит он усталым голосом.
– Нам нужно отдохнуть.

– Мне не нравится быть с тобой так близко, когда я только что призналась, что хотела бы, чтобы ты меня поцеловал.

Он снова замолчал.

– Просто подойди.

– Командир, - бормочу я, опускаясь на колени и заползая обратно.

Как только я приближаюсь, он возвращает меня в то же положение, в котором мы были раньше. Когда тепло снова наполняет меня, я вздыхаю. Слава Богу, мне это было нужно. Ужасно сильно. Я зеваю и чувствую, что как тяжелеют веки. Мне неловко от того, что Димитрию приходится спать на твердой холодной земле. Но по дыханию могу сказать, что он не может успокоиться: его сердце бьется у меня под щекой, а грудь поднимается и тяжело опадает.

– О чем ты думаешь, что ты так дышишь?
– шепчу я, снова зевая.

– О том, как целую тебя.

Проглатываю зевок и захлопываю рот. Поцеловать… меня? Он думает, как поцеловать меня? Ой.

– Это хорошая мысль или плохая?

Его грудь вздрагивает от сдавленного смеха.

– Как правило, хорошая.

Мои щеки горят, а сердце ускоряется. Я ни на секунду с тех пор, как была маленькой девочкой, не задумывалась о том, чтобы поцеловать мужчину. Никогда не хотела этого. Никогда не пыталась получить это. Я, честно, поверила, что останусь одинокой, холодной и не желающей этого. Я думала, что он забрал мое желание вместе с невинностью.

Мы оба молчим. Слышны только звуки ночных созданий, поющих и шуршащих, и наши глубокие, рваные вздохи. Я сглатываю снова и снова, пытаясь отвлечься от мысли о поцелуе Димитрия. Сердце колотится почти до боли. И будто кто-то наверху подумал, что было бы забавно сыграть со мной шутку, накатывает спазм в животе.

Боже, ты не шутишь? Ты решил вывалить это на меня сейчас?

Я стону и ерзаю, пытаясь найти удобную позу. Еще хуже, что у меня ничего с собой нет. Черт возьми, тетя Фло, ты всегда выбираешь худшие моменты, чтобы показать себя во всей красе.

– Ты в порядке?
– спрашивает Димитрий.

– У меня просто… судорога.

– Надо размяться?

– Не... такого рода судорога.

– А, - говорит он, отодвигаясь. Очевидно, ему стало неудобно.

– Я выйду еще раз, на минутку.

Он опускает руки, обнимающие меня, и я выползаю из тепла и встаю. Вытягиваю руки перед собой и отыскиваю ближайшее дерево. У меня есть тампон, припрятанный в кармане, чтобы продержаться до утра, и думаю, что сейчас самое подходящее время его использовать. Я быстро меняю тампон, и несколько раз спотыкаясь и ругаюсь, пока выкапываю достаточную ямку, чтобы закопать использованный. Это, реально, самое худшее, что могло случиться. Мои щеки горят от стыда.