Гелиогабал

К Риму приближались небольшими переходами, и по мере продвижения императорского эскорта, огромного эскорта, который, кажется, увлекал за собой те страны, которые пересекал, появлялись фальшивые императоры.

Разносчики, рабочие, рабы, увидевшие, как воцаряется анархия и переворачиваются все правила царской наследственности, решили, что они тоже могут быть царями.

«Кажется именно это, — говорит Лампридий, — и является анархией!»

Не довольствуясь тем, что трон принимается за балаган, тем, что он подает странам, которые пересекает, пример мягкости, беспорядка, развращенности, он принимает и саму землю империи за балаган и порождает там фальшивых царей. Более ярко выраженного примера анархии никогда прежде миру явлено не было. Потому что для Лампридия это натуралистическое представление мифа о Венере и Парисе перед сотней тысяч зрителей, вместе с состоянием возбуждения, которое оно создает, с видениями, которые оно вызывает, — пример опасной анархии, ибо это поэзия и театр, вознесенные до уровня самой правдивой реальности.

Но при более внимательном рассмотрении упреки Лампридия безосновательны. Что, в сущности, сделал Гелиогабал? Возможно, он и превратил римский трон в балаган, но, одновременно, он ввел во дворец римского императора театр, а через театр — возвел на римский трон поэзию, а поэзия, когда она подлинная, стоит крови и стоит того, чтобы ради нее проливали кровь.

Надо думать, что рядом с античными мистериями и на линии окропления тавроболов персонажи, выведенные на сцену, не должны были вести себя как холодные аллегории, но, обозначая силы природы (то есть второй природы, что соответствует внутреннему кругу солнца, второму солнцу по Юлиану [122] — тому, что находится между периферией и центром, — ведь только третье солнце является видимым), они должны были сохранить силу чистого элемента.

122

См. приложение 4

Кроме того, Гелиогабал может позволить себе всевозможные нарушения римских обычаев и нравов: швырнуть в крапиву римскую тогу и надеть финикийский пурпур, показать такой пример анархии, когда римский император одевается в костюм другой страны, а мужчина носит женский наряд, навешивая на себя драгоценные камни, жемчуга, султаны, кораллы и талисманы. Подобное поведение является анархией с римской точки зрения, а для Гелиогабала — это верность порядку, и означает, что внешние формы, пришедшие с неба, он снова поднимает обратно любыми способами. Нет ничего немотивированного ни в великолепии и пышности Гелиогабала, ни в его чудном стремлении к беспорядку, который представляет собой всего-навсего проведение в жизнь метафизической идеи, идеи высшего порядка, то есть единства. Своей религиозной идеей порядка он словно хлещет латинский мир по лицу, бьет с крайней строгостью, с чувством чрезвычайно суровым, в котором присутствует тайная и загадочная идея совершенства и унификации. И нет парадокса в том, и это надо принять во внимание, что и сама идея, ко всему прочему, является поэтической.

Гелиогабал положил начало систематическому и веселому разложению латинского духа и сознания; и он смог бы довести до конца это разрушение латинского мира, если бы прожил достаточно долго, чтобы привести его к должному концу.

Во всяком случае, Гелиогабалу нельзя отказать в том, что он следовал своим идеям. И нельзя усомниться в том упорстве, с которым он начал проводить их в жизнь. Этот император, которому было четырнадцать лет, когда он надел на себя корону — настоящий мифоман, в буквальном и конкретном смысле этого слова. То есть он видит мифы, которые существуют, и претворяет их в жизнь. В первый раз и, может быть, один-единственный раз в Истории, он претворяет в жизнь настоящие мифы. Он кидает метафизическую идею в круговорот бедных земных и, в частности, латинских образов, в которые никто больше не верит, и латинский мир — еще менее, чем какой-нибудь другой.

Он наказывает латинский мир за то, что тот не верит больше ни в свои мифы, ни в какие-либо вообще, и не отказывает себе в удовольствии продемонстрировать презрение, которое испытывает к этой расе прирожденных земледельцев, навсегда уткнувшихся носами в землю, к этим людям, которые никогда не умели делать ничего, кроме как высматривать, что из нее произрастает.

***

Анархист заявляет:

Ни Бога, ни хозяина, я — сам по себе.

Гелиогабал, оказавшись на троне, не признает никакого закона, он — хозяин. Его собственный, личный закон станет, следовательно, законом для всех. Он устанавливает тиранию. Любой тиран по существу — только анархист, который захватил корону и поверг мир к своим ногам.

Однако в анархии Гелиогабала есть и другая идея. Считая себя богом, идентифицируя себя со своим богом, он никогда не совершает ошибки, придумывая человеческий закон, абсурдный и нелепый человеческий закон, с помощью которого с ним, богом, могли бы говорить.

Он сообразуется с божественным законом, в который он был посвящен, и надо признать, что за исключением нескольких крайностей и нескольких незначительных шуток, Гелиогабал никогда не отступал от мистической точки зрения воплощенного бога, которая соответствует тысячелетнему божественному обряду.

По прибытии в Рим Гелиогабал изгоняет из сената мужчин и сажает на их места женщин. Для римлян это — анархия, но для религии менструаций, которая изобрела тиренский пурпур, и для Гелиогабала, который проводит ее в жизнь, это просто-напросто восстановление равновесия, вполне обоснованное возвращение к закону, поскольку именно женщина была рождена первой, именно она шла первой в космическом порядке, к которому он возвращается, создавая свои законы.

***

Гелиогабал добрался до Рима только весной 218 года, после странного сексуального перехода через все Балканы и ослепительного разгула праздников на всем протяжении его странствий.

Время от времени Гелиогабал пролетал во весь опор на своей колеснице, покрытой чехлом, а следом за ним в обозе следовал огромный десятитонный Фаллос, помещенный в монументальное сооружение, некое подобие клетки, сделанной, казалось, из костей кита или мамонта. Иногда Гелиогабал останавливался, показывая свои богатства, демонстрируя свою пышность и щедрость, а также устраивая странные парады перед тупым и перепуганным народом. Увлекаемый вперед тремя сотнями быков, которых приводят в ярость, изводя сворами воющих цепных гиен, Фаллос на огромной низкой телеге, с колесами, шириной равными бедрам слона, пересекает европейскую часть Турции, Македонию, Грецию, Балканы и нынешнюю территорию Австрии со скоростью бегущей зебры.

Затем, время от времени, начинает играть музыка. Все останавливаются. Снимают покровы. Фаллос, с помощью веревок, поднимается на своем цоколе, устремляясь вверх. Появляется группа педерастов, затем актеры, танцовщицы и галлы, оскопленные и превращенные в мумии.

Ибо существуют еще и обряд покойников, и обряд сортировки, отбора членов — предметов, сделанных из мужских членов, растянутых и продубленных, с зачерненными концами, словно палки, обожженные на огне. Насаженные на концы палок, словно свечи на гвозди, словно острия на конец пики; подвешенные, как колокольчики, на загнутые золотые дужки; наколотые на огромные доски, словно гвозди на щит, — эти члены кружатся среди огня в танце галлов, и люди, поднявшиеся на ходули, заставляют их танцевать, словно они живые существа.

И всегда в момент пароксизма, исступления, когда хриплые голоса доходят до женского контральто, выступает Гелиогабал, на лобке которого красуется нечто вроде металлического паука с лапками, вонзающимися ему в кожу, из-за чего при каждом резком движении на его бедрах, напудренных шафраном, выступает кровь. Его член, смоченный золотом, покрытый золотом, незыблемый, твердый, бесполезный, безопасный. Гелиогабал появляется в своей золотой тиаре и мантии, перегруженной драгоценными каменьями и сверкающей огнем.

Его выход — танец, он проходит великолепно поставленным танцевальным шагом, хотя в Гелиогабале нет ничего от танцора. Тишина, а затем вновь вспыхивают страсти, и пронзительная оргия возобновляется. Гелиогабал вбирает крики, направляет этот природный обжигающий жар, смертельный жар, бесполезный обряд.

Между тем, все это: каменья, обувь, одежда и ткани, все участники действа, потерявшие голову от музыки струнных или ударных инструментов — кроталий, цимбал, египетских тамбурахов, греческих лир, систр, флейт, а также все эти оркестры из флейт, азоров, арф и небелей [123] , также как все эти стяги, животные, звериные шкуры, птичьи перья, которые переполняют истории того времени, — словом, вся эта чудовищная пышность, охраняемая по периметру пятьюдесятью тысячами человек из специальных отрядов, которые были убеждены, что везут солнце, эта религиозная пышность имеет смысл. Мощный ритуальный смысл, потому что все действия Гелиогабала-императора имеют смысл, в противоположность тому, что об этом говорит История.

123

Кроталии– вид кастаньет, которыми пользуются служительницы Кибелы. Тамбурах– струнный инструмент, распространенный в Древнем Египте, которым в настоящее время еще пользуются берберы в Каире, корпус-резонатор тамбураха делается из толстого калебаса. Систр– египетский музыкальный инструмент, состоящий из изогнутой металлической пластинки с рукояткой, которую пересекают движущиеся палочки, которые звучат, как только их тронут. Азор– двухструнная кифара (цитра), была в ходу у древних евреев. Небель — вид арфы, был распространен среди евреев, египтян и ассирийцев. Антонен Арто нашел это перечисление на исторической фреске Жана Ломбарда «Агония» (1888).(Прим. франц. издания)