Ген поиска

Однако, несмотря на это, мы опоздали.

Полицейские, обыскавшие лабораторию Златовских, ничего не нашли: к тому времени, как мы добились проведения рейда, помещение оказалось покинуто, большая часть документов — уничтожено. Кое-что сохранилось; тогда-то для анализа этого всего привлекли Матвея Рогачева, и мне пришлось свести с ним тесное знакомство.

Кстати говоря, об этом деле таки написали в газетах: и в «Вестях», и в «Ведомостях». Без подробностей, понятное дело — мол, раскрыли случай мошенничества при заключения подрядов по благоустройству города. Но нужный толчок моей карьере это дало, хотя особой радости почему-то не вызвало. По крайней мере, я думал, что буду радоваться гораздо сильнее, увидев свое имя в печати.

Что касается зачинщиков заговора — глав нескольких генмодьих профсоюзов и нескольких крупных предпринимателей, надеявшихся на раздел сфер влияния, — то их арестовать в основном удалось. Всех, кроме одной. Мурчалову Марию Васильевну так и не поймали — она успела сбежать за границу.

Наверное, потому, что ей пришло анонимное письмо… а может быть, по какой-то другой причине. Может быть, у нее были припасены сигнальные средства, которые должны были сработать в случае провала, и запасные пути отхода, и она сорвалась бы вовремя без письма — моя мать была той еще умелой заговорщицей. Одно то, как она пряталась под маской легкомысленной светской дамы даже от собственной родни, дорогого стоило!..

Но если бы я не отправил это анонимное письмо, не мог бы жить в мире с самим собой.

С тех пор я матушку не видел и ничего о ней не знаю. Думаю, что она счастлива и устроилась неплохо — иного я просто представить не могу. Я же после этого случая перебрался к деду, чтобы составлять ему компанию и ухаживать за ним; впрочем, скорее это он наставлял меня и ухаживал за мной — до самой своей смерти, которая последовала спустя пять лет после тех событий.

А вот о чем надо рассказать подробно, так это о том, что случилось через две недели после штурма лаборатории.

Официальные протоколы ЦГУП гласили, что Серебряковы сбежали вместе с двумя «опытными образцами», под которыми понимались «Коленька» и «Анечка». Рассказывая о том, как я стащил лабораторный журнал, я никому не озвучивал свое мнение, что девчонка-кукла не смогла вернуться домой, а так и заплутала в трущобах Оловянного конца. Хоть и с опозданием, мне было стыдно за это.

Я был уверен, что она погибла. На улице все еще холодно; да, днем сосульки уже начинают таять, но ночью погода еще совершенно зимняя. У девчонки не было ни теплой одежды, ни обуви. А главное — у нее нет соображения, она не умеет выживать сама по себе, вне данного приказа. Ей не отдали приказа поесть — наверняка она и не ела. Не отдали приказа попить — не пила.

Без воды человек может прожить три дня. Ребенок наверняка меньше…

Но все же мысль о девочке, которая, может быть, бродит по Оловянному концу, никак не давала мне покоя. И еще не давала покоя мысль об эксперименте, который хотела провести Серебрякова — мол, контрольная булавка может обратить волю генмода на самого себя, позволить ему самому стать собственным хозяином…

В общем, дивясь собственной глупости и сентиментальности, я раздобыл контрольную булавку (что само по себе было непросто!) и отправился договариваться с крысами по рецепту Елены. Только я сформулировал свой заказ иначе. Не стал просить их показать мне что-то на карте; сказал — просто отведите меня к голубоглазой девочке, которая живет одна на улицах Оловянного конца.

…Я был абсолютно уверен, что ничего не выйдет. Либо крысы не найдут никого, либо найдут какую-то другую беспризорницу. Либо девчонку уже подобрали на улице и определили в какое-нибудь медицинское заведение, как явно помешанную. Никто ведь не догадается, что она генмод.

Но мой небольшой крысиный отряд привел нас с Прохором в какой-то закуток позади Третьей башни, заваленный разбитыми ящикам и картонными коробками. Рыжая крыса-предводитель юркнула в щель между ящиками, образовавшими подобие норы, потом высунула оттуда нос — ну, дескать, что же ты не идешь?

Я нерешительно приблизился.

Из-под ящиков дохнуло ароматами помойки и немытого тела. А еще — выглянули знакомые голубые глаза.

Когда девочка увидела меня, глаза эти расширились. Она немедленно вылезла из-под коробок на белый свет. За две недели одежда ее успела превратиться в неопрятные лохмотья, волосы растрепались. К тому же, она где-то обзавелась дырявым тулупчиком мехом наружу — в общем, девочка производила впечатление еще большего чудовища, чем когда я видел ее в последний раз.

И это чудовище немедленно схватило меня вонючими грязными лапами с обломанными ногтями, подчиняясь отданному приказу!

— Прохор! — крикнул я. — Булавку!

Моего слугу не надо было просить: он уже держал булавку наготове и быстро прижал ее к щеке девочки. Всего несколько секунд — и настройка произошла: ребенок утих, ожидая новых приказаний.

Не скажу, что я особенно пострадал за эти несколько секунд: девочке ведь никто не отдавал приказ меня убить, поэтому держала она меня крепко, но так, чтобы не причинить вреда. Однако все равно они показались мне вечностью. А что если бы булавка не сработала?

— Ну вот, — сказал Прохор. — Что теперь?

— Пока на эту булавку настроен я, — ответил я. — Я буду отдавать девочке приказы. Приведем ее домой, отмоем… Потом попробуем перенастроить булавку на нее саму. Должно получиться.

— А если нет? — спросил камердинер.

Спросил без осуждения — мол, ему все равно, что я буду делать с генмодом-ребенком, если не выйдет.

— Ну, как реанимировали первых генмодов… — вздохнул я. — Запирают в темноте со звукоизоляцией, ждут, пока действие последнего приказа выветривается, потом начинают понемногу формировать личность…

Конечно, кормить такого генмода через силу и убирать потом в такой камере приятного мало, но что делать? В конце концов, надеяться больше не на кого — собственные создатели этого ребенка предали. Как и всех нас.

* * *

В следующий раз я навестил Анну только через неделю после того случая, решив о своем визите не предупреждать. Мне хотелось оценить масштабы катастрофы.

Дело в том, что я так и не собрался нанять ей горничную — ни с помощью Прохора, ни сам. Я подозревал, что после окончания дела Кахетьева она вновь зароется в работу и вернется к прежним привычкам.

Для чистоты эксперимента я даже отправился к Анне без своего камердинера, чтобы он не сбил мне воспитательный эффект и не начал говорить, что пусть лучше занимается своей живописью. Для этого мне пришлось обратиться в агентство по найму слуг — должен с неохотой заметить, что телефон сделал этот процесс удобнее. Более того, я смог отпустить этого агента по переноске котов около Аниной двери, сообщив ему, что обращусь к его работодателям, когда мне понадобятся услуги по возвращению домой.

«А вообще-то, — подумал я, — можно будет попросить и саму Анну — наверняка она с удовольствием еще раз оценит кулинарное искусство Антонины».