Генерал Ермолов. Сражения и победы легендарного солдата империи, героя Эйлау и Бородина и безжалостного покорителя Кавказа
Шрифт:
«Звание главнокомандующего вместо Беннигсена, у которого обнаружились сильные припадки падучей болезни, принял на себя князь Г… Между тем французская кавалерия, испытав неудачу при нападении своем на наш правый фланг, ограничилась выставлением фланкеров. Вдруг французы, заняв опушку впереди находящегося леса 10 пушками огромного калибра, открыли по нас губительный огонь картечью; действие этих 10 пушек было вполне ужасно для наших войск, которые были засыпаны страшною массою чугуна. Хотя Ермолов поспешно противопоставил неприятелю около 40 легких орудий, но они не могли заставить молчать огромные пушки французов; к счастию, вследствие наших выстрелов, обвалившиеся деревья в опушке леса образовали род натурального бруствера, что вынудило французов отступить с занимаемой ими позиции. Около двух часов пополудни главные силы неприятеля, предшествуемые весьма сильною артиллерией, заняв Сортлакский лес, устремились на наш левый фланг и сильно потеснили его к городу; тщетно князь Багратион, Раевский, Ермолов и храбрейшие офицеры левого нашего фланга старались привести в устройство рассеянные полки наши! Усиливавшиеся неприятельские колонны и многочисленная артиллерия, коею командовал мужественный и решительный генерал Сенармон, подвигались вперед; действие ядер, гранат
Вскоре семеновцы и павловцы, опомнившись после первой минуты смущения, мужественно встретили неприятеля.
В это грозное для нас время князь Багратион, желая хотя сколько-нибудь приостановить натиск французов, которые грозили нам совершенным истреблением, приказал Ермолову привести из резервов какую-нибудь батарейную роту. Встретив 4 орудия из бригады храброго Осипова, коими заведовал поручик Комаров, приказавший уже их взять на передки и продолжать свое отступательное движение, Ермолов велел ему остаться на месте; когда Комаров донес ему, что у него вовсе нет зарядов, Ермолов сказал ему: «Я вам приказываю не оставлять вашего места: чрез ваше отступление образуется интервал, коим неприятель может воспользоваться; если ваше начальство останется тем недовольно, доложите, что вы это сделали на основании приказания полковника Ермолова; я между тем возьму с собою одного фейерверкера вашего, с которым доставлю вам 4 зарядных ящика». Но встреченные Ермоловым на пути роты не только не снабдили его зарядными ящиками, – они, исполняя чье-то повеление, поспешно напротив отступали с поля сражения.
Между тем главные массы французов, стремившиеся к городу, сильно теснили войска наши. К довершению несчастия, мосты (четыре, через реку, бывшую в тылу) запылали прежде перехода армии на правый берег».
Возвращаемся опять к запискам самого Ермолова.
«Итак, вместо того чтобы разбить и уничтожить слабый неприятельский корпус, которому за отдалением не могла армия дать скорой помощи, мы потеряли главное сражение…
Но ни он в себе не нашел, ни войска к нему не могли иметь доверенности.
Без препятствий дошли мы до Велау…
При отступлении арьергарда посланные разъезды открыли отряд генерала графа Каменского, идущий от Кенигсберга, и за ним неприятель в силах. В нескольких верстах позади соединялись дороги, и граф Каменский, прошедши прежде, мог привести за собою неприятеля, который занял бы нашу дорогу. Князь Багратион, благосклонно выслушивавший мои рассуждения, позволил мне сделать предложение, чтобы всю нашу кавалерию послать на левый фланг преследующего нас неприятеля, новостью сего движения остановить или по крайней мере умедлить ход его и, с пехотою пройдя поспешнейшим образом соединение дорог, ожидать графа Каменского. Князь Багратион приказал привести сие в исполнение, и мы едва могли предупредить графа Каменского, а потом кавалерия наша прибыла в одно время с последними его войсками. Он отправился к армии, и арьергард остался один.
При селении Тапланен, по удобству местоположения, дождались мы неприятеля, и довольно горячая сшибка с передовыми его войсками была совершенно в пользу нашу. В 12 верстах не доходя Тильзита, нашли мы дожидающиеся полки кавалерии и приказание главнокомандующего удерживать неприятеля, дабы армия имела время перейти за Неман. На нем только один мост, и потому каждый из нас видел, сколько трудное поручение возложено на князя Багратиона и какой опасности подвержено отступление арьергарда, имея один мост и такое множество кавалерии. Арьергард расподобился в боевой порядок. Мы готовились к последнему сражению на земле союзников!
…Конечно, неприятель одного был с нами мнения, что неравными силами преодолеть нас было возможно, а потому остаток дня провел в бездействии… Мы нетерпеливо ожидали приближения ночи.
Арьергард пришел поутру в Тильзит, и тотчас вся конница, казаки и артиллерия отправлены за Неман… Мост приготовлен к скорейшему сожжению… На оном явился с кавалерией маршал принц Мюрат, и мост загорелся почти под самою его лошадью.
Неприятель занял город… Мы не без страха ожидали происшествий! Армия наша была малочисленна и в беспорядке… Она не в большом расстоянии от берега расположилась лагерем; лесистое местоположение было весьма кстати ее бессилию. Авангарду приказано стать на самом берегу. Князь Багратион, по приказанию главнокомандующего, послал адъютанта с предложением перемирия. Он представлен к Мюрату, потом к Бертье, – и ему объявлено, что Наполеон желает мира, не перемирия!
На другой день с объяснением о том приехал в главную квартиру Бертье, и послано донесение государю, который находился в местечке Шавлях [26] . Чрез два дня прибыл государь к армии [27] .
…Вскоре заключен мир. Все выгоды оного были на стороне Наполеона; им без изъявления почтения, то есть все оного наружности, оказаны нашему государю…
Войска арьергарда возвращены в дивизии, к коим они принадлежали; мы все, служившие под командою генерала князя Багратиона, проводили любимого начальника с изъявлением искренней приверженности. Кроме совершенной доверенности к дарованиям его и опытности, мы чувствовали разность обхождения его и прочих генералов. Конечно, никто не напоминал менее о том, что он начальник, и никто не умел лучше заставить помнить о том подчиненных. Солдатами он был любим чрезвычайно. Я, простясь с товарищами, отправился в Россию.
26
Простительно желать знать, кому принадлежит честь подобных распоряжений. Кажется, полковнику Адернау, и кто же осмелился бы оспаривать ее у немца? Ибо с давних времен не умеют найти русского в генерал-квартирмейстеры.
27
Во время переговоров о мире в Тильзите Ермолов часто ходил в город смотреть на Наполеона. Он останавливался
в доме против императорской квартиры. Там по целым часам наблюдал он чрез растворенное окошко все движения своего героя, который пред его глазами раздавал приказания, выслушивал донесения, говорил… Ермолов жадным слухом ловил всякое слово, которое, однако же, не долетало. (Д.)Итак, кончил я войну, быв в должности начальника артиллерии в авангарде в этой должности с самого начала войны до заключения мира.
По особенному счастию моему не потерял я в роте моей ни одного орудия, тогда как многие, в обстоятельствах гораздо менее затруднительных, лишались оных. Вообще из артиллерии, бывшей в команде моей, брошено одно орудие Псковским мушкетерским полком, но и тут нельзя упрекнуть артиллерийского офицера.
В сражении при Гейльсберге многие из орудий попадали в руки неприятеля, ибо приказано было мною офицерам менее заботиться о сохранении пушек, как о том, чтобы в самом близком расстоянии последними выстрелами заплатили за себя, если будут оставлены. Истолковано им, что гораздо менее вреда потерять пушки, нежели, для спасения их увозя заблаговременно, лишать войска покровительства их, а часто и самого охранения, единственно от них зависящего. Поставлены офицерам в доказательство случаи, собственно в авангарде происшедшие, что батареи, оставаясь на месте до последней крайности, не взяты неприятелем при всех возможных усилиях; приведены примеры, что самая малая часть войск не могла быть преодолена превосходными силами, единственно оттого, что неприятель не мог устрашить артиллерии и заставить ее удалиться; что, если б офицер боялся потерять орудия и для того в опасности оставил свое место, войска были бы преданы неминуемому истреблению. Я выдавал кавалерийским штаб-офицерам свидетельства, когда отбивали они захваченные неприятелем орудия, и они получали по оным надлежащую награду. Сими офицерами возвращены все потерянные при Гейльсберге орудия. О распоряжении моем, слагающем ответственность за оставленные орудия, известно было начальству и доведено до сведения самого государя, который впоследствии весьма милостиво о том меня спрашивал.
Я имел счастье приобрести благоволение великого князя Константина Павловича, который о службе моей отзывался с похвалою. Князя Багратиона пользовался я особенным благорасположением и доверенностью. Он делал мне поручения по службе, не одному моему званию принадлежащие. Два раза представлен я им к производству в генерал-майоры, и он со стороны своей делал возможное настояние, но потому безуспешно, что не было еще до того производства за отличие, а единственно по старшинству. Между товарищами я снискал уважение, подчиненные были ко мне привязаны. Словом, по службе открылись мне новые виды и надежда менее испытывать неприятностей, нежели прежде. В продолжение войны я получил следующие награды: за сражение при Голымине золотую шпагу с надписью за храбрость, при Прейсиш-Эйлау – Св. Владимира 3-й степени, при Гутштадте и Пассарге – Св. Георгия 3-го класса, и при Гейльсберге – алмазные знаки Св. Анны 2-го класса [28] .
28
Д.В. Давыдов предлагает следующие замечания о службе Ермолова в продолжение этой кампании и об отношениях его к разным начальникам: «Будучи произведен в полковники, по ходатайству почтенного и доблестного Ф.П. Уварова, воспользовавшегося отсутствием графа Аракчеева, Ермолов заслужил, в течение войны 1806 и 1807 годов, отличную репутацию. Князь Багратион, письменными делами которого Ермолов заведовал в течение этой войны, исходатайствовал ему за блистательное мужество, выказанное близь Гутштадта, знаки Св. Георгия 3-го класса и обратил на него внимание цесаревича, коего особенным благоволением и покровительством Алексей Петрович пользовался до самой его кончины. Слава, приобретенная им в течение этой войны, была такова, что одного удостоверения его было достаточно для получения знаков Св. Георгия; таким образом получили Георгиевские кресты три штаб-офицера, отличившиеся в глазах Ермолова, под Гейльсбергом. (То были подполковник конно-польского полка Буняковский и майоры: Лифляндского драгунского Римский-Корсаков и Финляндского – Фитингоф.) Когда солдаты наши замечали роту Ермолова, выезжавшую на позицию, и в особенности его самого, они громко кричали: «Напрасно француз горячку порет, Ермолов за себя постоит!» Я был очевидцем всего этого». Ф.П. Уваров отозвался с великою похвалою об Ермолове пред государем после Аустерлицкого сражения, король Прусский – после похода 1806 года. Государь отвечал королю Прусскому: «Я уже знаю его».
Отправившись из Тильзита в Россию, проезжал я Вильно, где нашел генерала Беннигсена. Он принял меня с тою же благосклонностью, каковую оказывал мне с самой моей молодости. Разговаривая о войне, он сказал мне, что летняя кампания в Пруссии производилась совершенно не так, как он желал. Ему обещано было подкрепление из 30 тысяч человек, с которыми намеревался он, вместе с раннею весною, начать деятельную кампанию, когда силы Наполеона развлечены были осадою Данцига. Подкрепление медлило и назначено наконец к 1-му числу мая непременно, но со всем тем, по день заключения мира, не прибыло к армии ни одного человека. Подкрепление сие состояло из двух дивизий рекрут, пред самым походом получивших оружие, употребление коего совершенно было им незнакомо. Не менее половины сих рекрут, проходя Минскую и Виленскую губернии, оставлены в госпиталях.
Генерал Беннигсен говорил мне, что он предлагал государю после сражения при Прейсиш-Эйлау отправить к Наполеону ловкого человека, который, предложив о размене пленных, старался бы изведать средства наклонить его к миру и надеялся заключить выгодный. Он назначал на сие генерал-майора Хитрово (Николая Федоровича), который в пребывание свое в Париже был весьма ласкаем Наполеоном.
В конце августа прибыл инспектор всей артиллерии, граф Аракчеев, осмотрел артиллерию, распределил укомплектование оной и, продолжая мне прежнее неблаговоление, приказал мне оставаться в лагере по 1-е число октября, когда всем прочим артиллерийским бригадам назначено идти по квартирам 1 сентября. К сему весьма грубым образом прибавил он, что я должен был приехать к нему в Витебск для объяснения о недостатках. Я отвечал, что неблагорасположение ко мне не должно препятствовать рассмотрению моих рапортов. Оскорбили меня подобные грубости, и я не скрывал намерения непременно оставить службу. Узнавши о сем, граф Аракчеев призвал меня к себе и, предложив дать мне отпуск, приказал приехать в Петербург, чтобы со мной лучше познакомиться.