Генеральный попаданец 3

Потому и веду линию изгибами, стараюсь принимать компромиссы, иногда делаю два шага назад. Перед очередным прыжком. Наглое продавливание Фурцевой тому пример. Имея большинство, удалось. Хитро выделанные начальники отделов отчего-то считают эту женщину не такой умной, как они. Дорогие мои, Екатерина Алексеевна работала с нашей, мать ее, богемой. Общалась с умнейшими людьми страны. Её так просто на кривой козе не объехать. Она сразу видит, кто говорит правду, а кто постоянно юлит ради карьеры. Кто пытается честно, пусть и туповато работать, а кто вредит умышленно.

И я дал Фурцевой карт-бланш карать и миловать. Самых одиозных выкину лично. Остальные вскоре завоют. Но чем дальше, тем больше прихожу к выводу, что нужна чистка и новая кровь. Об этом я совершенно открыто заявил на Пленуме ЦК. И меня поддержали. Потому что предварительная работа с делегатами была проведена огромная. Спасибо Ворону и Кириленко. Да и Щербицкий с Рашидовым в стороне не стояли. В этом я повторяю Ильича, здесь секрет его политического долголетия. Брежнев был удобен многим, но мог прогнуть любого. Просто не хотел. Почему? Вот тут память реципиента помалкивает. Хотя до сих пор бурчит по некоторым поводом. Здорово подозреваю, что моя депрессия из-за смерти Суслова родом оттуда. Как и стремление решить все «полюбовно».

Но сейчас у меня серьезная встреча. Молотов все также подтянут, молчалив и предупредителен. Только круглые очки поблескивают, пока он разливает чай.

— Вишневое или малиновое?

— Вишневое, Вячеслав Михайлович.

Некоторое время молча пили чай с травками.

— Жаль, что не смог подойти на похороны. Приболел.

— Да ничего. Проводили достойно. Причину смерти знаете?

Молотов ответил не сразу. Испытывающе глянул на меня, затем сухо заметил:

— Думаете, у меня нет источников?

— Не думаю, знаю. Что все было сложнее. Есть такая наука, психология, Вячеслав Михайлович. С ее помощью можно довести до точки кипения любого. Вам интересно?

А вот сейчас в глазах загорелся огонек.

— Я и так догадывался, что все не просто так.

— Не теряете хватку. Только тут добавили специальную химию. Вместе с лекарствами.

— Вот как? — хозяин задумался. — Значит, большие возможности у заказчика имелись.

— И помощники не из последних. Я вам сейчас покажу фотографии, а вы просто ткните пальцем.

Молотов некоторое время сидел, раздумывая, затем сделал разрешительный жест. Только одно из указанных лиц меня удивило. И я не смог удержаться от вопроса, который, в свою очередь, поразил хозяина.

— Откуда у них появилось такое желание?

— Изучите группы, из которых они вышли. Партия большевиков никогда не была однородной.

Ясно, очередной троцкизм, маоизм или что там у них.

— Спасибо.

— Будете наказывать?

— Никаких репрессий, Вячеслав Михайлович. Есть много способов выкинуть людей из системы. Дальше они не опасны или пойдут как изменники родины.

Молотов только хмыкнул, а затем вздрогнул. На столе появилась маленькая красная книжица.

— Ээто?

— Откройте.

Тут руки старого большевика дрогнули.

— Спасибо. Не ожидал.

— Я свои обещания выполняю, Вячеслав Михайлович. Или не даю вовсе.

Взгляд сейчас был пронзителен.

— Вам это будет стоить.

— Ничего, привык платить по счетам. Но пока не распространяйтесь, пожалуйста.

Молотов кивнул и после паузы заметил:

— А вы намного сильнее, чем я думал. Страна у нас такая, любит сильную руку.

— Тут вы правы. Отпустишь вожжи, русская тройка помчится незнамо куда.

Так мы и просидели рядом молча минут пять. Каждый думал о своем.

— Такой человек, как Тухачевский, если бы заварилась какая-нибудь каша, неизвестно, на чьей стороне был. Он довольно опасный человек на самом деле. Такой самоуверенный наполеончик. Я не уверен, что в трудный момент Тухачевский целиком остался бы на нашей стороне, потому что он был правым. Правая опасность была главной в то время. И очень многие правые не знают, что они правые, и не хотят быть правыми. Троцкисты, те банальные крикуны: «Не выдержим! Нас победят!» Они себя выдали сразу и наглядно, опрометчиво. А эти кулацкие защитники, эти глубже сидят. И они осторожнее. И у них сочувствующих кругом очень много — крестьянская да мещанская масса. Она ведь никуда по сути и не делась. У нас, — Молотов посматривает на меня и трясет пальцем, — в 20-е годы был крайне тончайший слой партийного руководства. И в этом слое все время появлялись трещины: то правые, то национализм, то рабочая оппозиция. Как выдержал Ленин, можно поражаться. Ленин умер, они все остались! И потому Сталину пришлось очень туго. Одно из доказательств этому — Хрущев. Он попал из правых, а выдавал себя за сталинца, за ленинца: «Батько Сталин! Мы готовы жизнь отдать за тебя, всех уничтожим!» А как только ослаб обруч, в нем заговорило…заколобродило.

Я слушаю затаив дыхание. Этот человек — прямой свидетель истории! И рассказывает мне то, что другим неведомо.

— Вопрос о разделе Берлина был решен еще в Лондоне. Договорились разделить и Германию, и ее столицу на три части. А потом, когда союзники предложили, что надо и французам дать зону, мы сказали: «Дайте за ваш счет; они ж не воевали». Ну, они выделили, а наша зона осталась неприкосновенной. Все дело в том, что, если б не было Берлина, был бы другой такой узелок. Поскольку у нас цели и позиции разные, какой-то узел обязательно должен быть, и он завязался именно в Берлине. Как мы могли отказать им в этом, если они говорят:

«Мы же вместе боремся!»

Сталин не раз говорил, что Россия выигрывает войны, но не умеет пользоваться плодами побед. Русские воюют замечательно, но не умеют заключать мир, их обходят, недодают. А то, что мы сделали в результате этой войны, я считаю, сделали прекрасно, укрепили Советское государство. Это была моя главная задача. Моя задача как министра иностранных дел была в том, чтобы нас не надули. По этой части мы постарались и добились, по-моему, неплохих результатов.

— Ленин понимал, что с точки зрения осложнения дел в партии и государстве крайне разлагающе действовал Троцкий. Опасная фигура. Чувствовалось, что Ленин рад бы был от него избавиться, да не может. А у Троцкого хватало сильных, прямых сторонников. Были и прохвосты, ни то ни се, но признающие его большой авторитет. Троцкий — человек достаточно умный, способный и пользовался огромным влиянием. Даже Ленин, который вел с ним непримиримую борьбу, вынужден был опубликовать в «Правде», что у него нет разногласий с Троцким по крестьянскому вопросу. Помню, это очень возмутило Сталина, как не соответствующее действительности. И он сам пришел к Ленину. Ленин отвечает:

«А что я могу сделать? У Троцкого в руках армия, которая сплошь из крестьян. У нас в стране разруха, а мы покажем народу, что еще и наверху грыземся!»

— Кто был более суровым, Ленин или Сталин?

— Конечно, Ленин! Строгий был. В некоторых вещах строже Сталина. Почитайте его записки Дзержинскому. Он нередко прибегал к самым крайним мерам, когда это было необходимо. Тамбовское восстание приказал подавить, сжигать все вокруг. Я как раз был на обсуждении. Он никакую оппозицию терпеть не стал бы, если б была такая возможность. Помню, как он упрекал Сталина в мягкотелости и либерализме. «Какая у нас диктатура? У нас же кисельная власть, а не диктатура!»

— Что думаете по новой экономической линии партии?

— Честно скажу: проскользнуло в докладе Косыгина на пленуме, что надо, значит, распространять все дальше хозрасчет. Но по-моему, это очень опасно. Ни слова о недостатках этого пагубного метода. И я считаю, не только убыток будет, разложенческие элементы в обществе начнутся усиливаться. Не будет должного контроля, все заинтересованы будут лишь в одном. В выгоде любой ценой! Косыгин будто не понимает! Нет у него теоретической грамотности? И нет политической чуткости? Не верю! Все смотрят на этот процесс с узкой деляческой точки зрения. То, что вы называете материальной заинтересованностью, Ленин прямо называл капиталистическим методом! Если вы не хотите отличаться от хрущевского типа коммунистов, это очень печально. А пора об этом подумать. А если не подумаете, вырастут другие, которые об этом будут думать, я не сомневаюсь.