Гений
Шрифт:
Но чтобы разобраться, придется правила нарушить.
Путь в это крыло пролегает через кухню. Через клубы пара, через страшные препятствия. Дэвид никогда не ходил дальше раковины. Через четыре дня, вместо того чтобы сидеть в своей комнате и учить немецкий, он тихонько спускается вниз. Повар месит тесто. Дэвид расправляет плечи, делает нахальное лицо и проходит мимо. Итальянец даже головы не поднимает.
Дверь открывается в обе стороны. За ней еще одна комната. Там, на огромном, изрезанном ножом столе, лежит груда свежего мяса. Пахнет жиром, стены все в пятнах, вокруг ножек натекли лужицы крови. Это жутковатое место странным образом
Он входит в черно-белый холл. Открывает двери, одну за другой, и наконец находит нужную. Служебный лифт.
Дэвид входит. Здесь, в отличие от основного лифта, есть кнопка пятого этажа. Кабина поднимается, и только тут Дэвид понимает, что плана у него нет. Если девочка и правда там, что он будет делать? А если наверху есть еще люди? Охранник, например. А вдруг даже сторожевая собака? Сердце выскакивает из груди. Кабина останавливается, двери открываются.
Снова холл. Ковер здесь тонкий, блеклый и потрепанный, загибающийся по краям. Впереди три двери, все закрыты.
Снаружи долетает свист ветра. Дэвид поднимает голову и смотрит на окно в крыше. На небе облака. Наверное, будет дождь.
Дэвид пересекает холл и прислушивается. Тихо.
Осторожно стучит в каждую дверь. Тихо.
Тянет за одну из створок. Это стенной шкаф, внутри полотенца и простыни.
Соседняя дверь открывается, и Дэвида обдает запахом камфоры. Дэвид входит, стараясь не закашляться.
В комнате никого. Маленькая кроватка аккуратно застелена. Шкаф в углу, расписанный белыми лошадьми и другими животными. Совсем нестрашный. Дэвид открывает створку и отпрыгивает, готовый к встрече с рычащим чудовищем. На палке покачиваются пустые вешалки.
Дэвид разочарован. Третья дверь. Это ванная. Та м тоже ни души.
Он возвращается в спальню и подходит к окну. Отсюда открывается чудесный вид на Центральный парк, гораздо лучше, чем из других окон в доме. Деревья покрыты мягкой зеленью, ветви колышутся на фоне серых туч. Над Резервуаром [36] летают птицы. Дэвиду хочется открыть окно и высунуть голову, но рама забита гвоздями.
Он пытается сложить вместе все, что узнал, расставить по местам все фрагменты, но картинка не складывается. Может, он поймет, когда вырастет. А может, Дэвид ошибся и не было никакой девочки, он все придумал. Не в первый раз он принимает воображаемую историю за реальное воспоминание. Дэвид ничего не понимает и осознает, что ничего не понимает. От этого еще обидней.
36
Резервуар – большое озеро в Центральном парке.
Совсем расстроенный, он поворачивается, из последних сил надеясь, что сейчас все изменится. Нет, комната пуста, кровать застелена, под ногами пыльный крашеный пол.
И тут он замечает то, что вначале пропустил. Под кроватью, у стены, почти незаметная, лежит туфелька. Дэвид тянется и хватает ее.
Глава четырнадцатая
Я очнулся на койке в больнице Св. Винсента и спросил:
– А где картинки?
Мэрилин оторвалась от журнала.
– Отлично. Ты пришел
в себя.Она вышла в коридор и вернулась с медсестрой. Та сделала кучу анализов, ощупала меня, залезла во все дырки при помощи специальных инструментов.
– Мэрилин! (Получилось что-то вроде «мээии».)
– Да, милый.
– Где картины?
– Что он сказал?
– Где картинки? Картинки! Гд е они?
– Я его не понимаю. А вы?
– Картинки. Картинки.
– А нельзя ему дать что-нибудь, чтобы он не каркал?
Через некоторое время я снова проснулся.
– Мэрилин! Мэрилин!
Она появилась из-за ширмы и устало улыбнулась:
– Привет, милый. Хорошо поспал?
– Где картинки?
– Картинки?
– Рисунки. – Глаза закрывались, ужасно болела голова. – Рисунки Крейка.
– Знаешь, врач говорит, что некоторое время ты будешь плохо соображать.
– Рисунки, Мэрилин.
– Хочешь еще таблетку, чтобы не болело?
Я зарычал.
– Будем считать, что хочешь.
Не буду утомлять вас подробным рассказом о моем воскрешении. Вкратце, голова ужасно болела, от шума и гама в приемном покое она болела еще больше, и я был просто на седьмом небе от счастья, когда мне разрешили уехать. Но Мэрилин, как выяснилось, не хотела, чтобы я лежал дома, и, приложив немало усилий и заплатив немало денег, выбила для меня одноместную палату. Я мог там оставаться, пока не почувствую себя лучше, так она мне сказала.
Меня посадили в коляску и отвезли наверх.
– Ты стал похож на параолимпийских спортсменов, – сказала мне Мэрилин.
– Давно я тут?
– Часов шестнадцать. Надо тебе сказать, когда ты без сознания, с тобой ужасно скучно. – Мэрилин шутила, но чувствовалось, что она здорово перепугалась.
Хоть я был больной и несчастный, но все-таки догадался спросить ее, как она сюда попала.
– Твой сосед вернулся с прогулки с собакой и нашел тебя на крыльце у подъезда. Он вызвал «скорую» и позвонил в галерею. Сегодня утром Руби позвонила мне. Вот я и приехала. Кстати, она сегодня вечером опять зайдет.
– Опять?
– Она приходила. Ты что, не помнишь?
– Нет.
– И она, и Нэт. Принесли коробку с эклерами, ее забрали медсестры, небось сами все и слопали.
– Спасибо. – Я поблагодарил сначала ее, потом интерна, который катил мое кресло. А потом я заснул.
Следующие гости, визит которых я хорошо запомнил, были из полиции. Я рассказал им все, что знал, начал с момента, когда вышел из галереи, и закончил тем, как поставил коробку на тротуар. Их огорчило, что я совершенно не запомнил примет нападавшего, хотя описание ужина в суши-баре их очень заинтересовало. Даже в полубессознательном состоянии я понимал, что вряд ли это был кто-то из персонала суши-бара, и попытался убедить в этом полицейских.
– И ради чего? Ради коробки с рисунками? Я же не рекламировал их. Хозяйка сама попросила посмотреть.
– А она в курсе, чем вы занимаетесь?
– Не знаю. Нет, наверное. Я, конечно, мог об этом когда-то упомянуть. Да вы что, в ней весу килограмм сорок, по-моему.
– Она могла и не сама вас ударить.
Они развивали эту мысль, пока голова у меня не заболела так сильно, что пришлось закрыть глаза. Когда я открыл их в следующий раз, полиции уже не было, а Мэрилин вернулась. И принесла с собой новую коробку с эклерами взамен той, которую экспроприировали медсестры.