Генрих Гиммлер

После упоминаний деятельности Лангбена в пользу Гиммлера, сделанных Хасселем в мае 1941 года, малейшие признаки недовольства деятельностью СС фиксировались с тщательной определенностью в течение долгого периода упадка, последовавшего за вторжением в Россию. После получения определенных доказательств от недовольного младшего офицера СС, Хассель записал в сентябре 1941 года: «очевидно, что в службе Гиммлера серьезно озабочены поиском выхода». В декабре Лангбен сказал Хасселю, что «был занят освобождением людей из концентрационных лагерей Гиммлера» и что это часто означало выплату крупных денежных сумм. Он также говорил о «разжижении умов внутри СС», что, по его мнению, порождало странное сочетание «варварской партийности» с «неправильно понимаемым аристократизмом». Лидеры СС часто допускали критические замечания о партии, об исходе войны и о самом Гитлере. В марте 1942 года, согласно Хасселю, Лангбен все еще подозревал, что вокруг Гиммлера творятся какие-то странные вещи, и, несомненно, именно эти слухи достигли в следующем месяце длинных ушей Чиано в Риме, когда он записал в дневнике, что Гиммлер, «бывший в прошлом экстремистом, теперь держит руку на пульсе страны и хочет компромиссного мира». В мае Чиано добавил, что принц Отто фон Бисмарк из германского посольства в Риме распространяет слухи о том, что «Гиммлер играет свою собственную игру, вынуждая людей ворчать».

Имеющиеся у нас различные свидетельства о встречах и взаимоотношениях Лангбена с Гиммлером проливают дополнительный свет на намерения Гиммлера. Женщина, агент гестапо, ответственная за расследование связей Хаусхофера в Англии, становится его подругой и непосредственно перед покушением на Гейдриха в мае 1942 года передает ему слухи о том, что, дескать, Гейдрих метит на место Гиммлера. Хаусхофер думает, что эта информация может оказаться полезной для завоевания доверия Гиммлера, и Лангбен передает ее рейхсфюреру, который формально благодарит его, а затем арестовывает женщину-агента за распространение ложных слухов. Также, в самом начале 1943 года, Гиммлер советует Лангбену воздержаться от какого-либо официального участия в суде над шпионом, ибо может случиться так, что он станет защищать интересы Риббентропа, а не рейхсфюрера СС.

К середине 1942 года Шелленберг ощутил, что завоевал достаточное доверие Гиммлера и может рискнуть обсудить с ним возможности проведения мирных переговоров. В то время как Геринг находился «до той или иной степени в опале», Гиммлер, по оценке Шелленберга, «был и оставался до самого конца наиболее сильным деятелем режима». Он считал, что полная победа уже невозможна, и в августе 1942 года предварительно обсуждает в Житомире с Керстеном (который, по рекомендации Гиммлера, лечил его от нервного стресса) наилучший способ представления этого дела Гиммлеру. В лице Керстена он обнаружил союзника и на следующий день испросил у Гиммлера аудиенции для обсуждения «важного и очень трудного в решении вопроса». Вскоре после завтрака, во время которого Гиммлер «превратился из холодного чиновника в обаятельного и приятного хозяина», он принял Шелленберга. Тот начал издалека, чтобы исподволь подготовить почву; сначала он упомянул о том, что мудрый подход к решению проблемы требует рассмотрения всевозможных альтернативных вариантов, а затем задал Гиммлеру прямой вопрос, не обдумывал ли он альтернативных способов завершения войны. После целой минуты молчания Гиммлер выказал удивление и негодование, но, в конце концов, начал прислушиваться к аргументам Шелленберга, который говорил о том, что правителям Германии было бы выгоднее заключить сделку в выгодной позиции, в которой они находятся в данный момент, нежели дождаться, когда Германия будет ослаблена войной и все преимущества будут утрачены. После этого он сам включился в спор:

«В моем теперешнем положении я имею некоторые шансы оказать влияние на Гитлера. Я даже могу убедить его отстранить Риббентропа, если буду уверен в поддержке Бормана. Но мы ни при каких обстоятельствах не можем посвящать Бормана в наши планы. Он сломает всю схему, или, что еще хуже, завернет ее так, чтобы достичь компромисса со Сталиным. А этого мы допустить не можем».

Он говорил так, будто разговаривал сам с собой, то покусывая ноготь, то крутя свой перстень со змеей — верный признак того, что он действительно сконцентрировался. Он вопросительно взглянул на меня и сказал: «Смогли бы вы начать это все прямо сейчас — так, чтобы враги не посчитали это проявлением слабости с нашей стороны?»

Я заверил, что смогу.

«Отлично. Но где гарантии, что все это не обернется против нас? Что, если это подтолкнет, западные силы на заключение блока с Востоком?»

«Напротив, рейхсфюрер», ответил я. «Если переговоры начнутся в правильном русле, это предотвратит последствия такого рода».

«Ну, хорошо», сказал Гиммлер: «как именно вы собираетесь поступить?»

Шелленберг объяснил, что эти пробные переговоры следует проводить «через политический сектор Секретной службы». Гиммлер, сказал он, должен назначить своего полномочного представителя, а сам в это время должен работать с Гитлером над устранением Риббентропа и назначением более управляемого министра иностранных дел. Затем они взглянули на карту Европы и сошлись на том, что, за некоторыми исключениями, Германия может отказаться от большей части территорий, оккупированных ею с сентября 1939 года, ради сохранения тех областей, которые по праву следует считать германскими. По словам Шелленберга, когда они расставались уже на рассвете, «Гиммлер дал мне все полномочия действовать… и дал слово чести, что к Рождеству Риббентроп будет смещен».

Однако в своих расчетах Шелленберг недостаточно учел чрезвычайную осторожность Гиммлера. Он старался как можно меньше участвовать в махинациях других лидеров и тихо сопротивлялся открытым интригам таких людей, как Геббельс. Он предпочитал, как и всегда, идти к власти тайной тропой. Тем не менее, по словам Шелленберга, он «искренне желал сформировать новое правительство Рейха, естественно, с одобрения Гитлера. Такая политика должна была гарантировать, что все ведущие посты в министерствах, промышленности, коммерции и торговле, науке и культуре… достанутся членам СС». Тем временем он с головой погрузился в работу, вникал в мельчайшие детали, кропотливо трудился, скрывшись за громадными пирамидами папок. В результате, к концу года он отказался воспользоваться печально известным меморандумом о психической неуравновешенности Риббентропа, составленным Мартином Лютером, заместителем секретаря Министерства иностранных дел, который в прошлом был доверенным лицом Риббентропа, но, отчасти из-за интриг Шелленберга, яростно обратился против него.

Время, избранное Лютером для составления отчета, было, воистину, не слишком удачным; Гиммлером одолело свойственное ему настроение нерешительности, поскольку в какой-то момент ему показалось, что доверие Гитлера к нему ослабло. В борьбе за власть в Румынии Гитлер по совету Риббентропа решил поддерживать Антонеску, тогда как Гиммлер и Гейдрих предпочитали Хория Симу, предводителя «Железной гвардии», который, с подачи Гейдриха, организовал неудачный путч против Антонеску в январе 1941 года, в то самое время, когда Гитлер хотел укрепить отношения с Румынией перед нападением на Россию. По соглашению с Антонеску, Сима был передан в руки СД, откуда ему удалось бежать. Мюллер больше недели не осмеливался доложить Гиммлеру о побеге, а беглеца смогли поймать далеко не сразу. Риббентроп постарался убедить Гитлера, что Гиммлер знал о побеге с самого начала и пытался усугубить и без того нестабильную ситуацию в Румынии. Единственное, чего Гиммлер не мог выносить, это критики или плохого отношения со стороны Фюрера; в любом случае Гиммлеру не нравился Лютер, склонный к разглагольствованиям и фамильярности. В то время как с одной стороны стоял Вольф и предостерегал его против Лютера, с другой стороны стоял Шелленберг, с его планами смещения Риббентропа, и убеждал не принимать поспешных решений. Гиммлер, как и обычно, не спешил с выводами и, как он всегда и поступал в случае сомнений, избрал, в конце концов, линию поведения с наименьшим риском для себя. Лютер был арестован и подвергнут допросу, и репутация Риббентропа не пострадала.

Гиммлеру не хватило смелости выступить против Риббентропа. Он опасался гитлеровского обожания, в глазах которого Риббентроп уступал лишь Бисмарку, пользуясь даже большим доверием у фюрера, чем сам Гиммлер. Таким образом, тщательно подготавливаемый Шелленбергом перевес сил в свою пользу сорвался, и Гиммлер временно лишился благосклонности фюрера. В частном письме своей жене, датированном 16 январем 1943 года, Борман коротко упоминает Гиммлера, который, по его словам, «глубоко оскорблен… Он считает, что шеф к нему несправедлив». Борман утверждает, что пытался успокоить Гиммлера, чья критика по поводу обращения с ним была «весьма горькой и порой язвительной». Он считал, что Гиммлер переживает нервный срыв. Позже Шелленберг, к своему неудовольствию, узнал, что Гиммлер хочет открыто обсудить все это с Риббентропом, что, как представлялось Шелленбергу, было «трусливым бегством от принятия решения». Тем не менее, он согласился, что в будущем любые попытки мирных переговоров должны выполняться через какую-нибудь нейтральную страну. «Я не желаю вникать во все эти подробности, — добавил он. — Это ваша обязанность». В течение этого периода Гиммлер убедил Шелленберга в необходимости поддержания контактов с Лангбеном, и не вызывает сомнений, что на каком-то этапе Шелленберг использовал Лангбена в качестве агента для связи с представителем союзников в Швейцарии. Например, в декабре Хассель записал в дневнике: «С одобрения СД Лангбен беседовал о чем-то с английским представителем в Цюрихе (12 декабря) и с американским представителем (Хоппером) в Стокгольме». Переговоры, как и всегда, ничего не дали, поскольку союзники требовали безоговорочной капитуляции Германии и полного отказа от нацистского режима.

Между тем Керстен, все еще имевший финское подданство, в конце сентября 1943 года переехал с семьей в Стокгольм, где был представлен американцу Абраму Стивенсу Хьюиту, находящемуся в Швеции в качестве чрезвычайного посла Рузвельта. Вскоре Керстен установил, что Хьюит, ставший его пациентом, разделяет мнение о том, что войну следует закончить как можно скорее путем мирных переговоров, и особенно теперь, когда угроза со стороны России столь велика. Керстен предложил обсудить этот вопрос с Гиммлером, и 24 октября послал ему письмо финской дипломатической почтой.

Керстен начал письмо словами о том, что оно содержит «предложения, которые могут оказаться чрезвычайно важными для Германии, Европы, и даже для всего мира. Я хочу предложить возможность достойного мира». Затем он перешел к описанию влияния Хьюита на американское правительство и к предложению мирных переговоров, которые Хьюит считает возможными при условии отстранения Гитлера и нацистской партии от власти и предания нацистских лидеров суду за их преступления. «Заклинаю вас, герр рейхсфюрер, не выбрасывать это письмо в корзину, — писал он, — но принять его с человечностью, свойственной сердцу Генриха Гиммлера». Он предложил послать в Стокгольм Шелленберга для встречи с Хьюитом. В каждом абзаце он взывал к гиммлеровскому тщеславию и завершил письмо на высокой ноте: «Судьба и сама история вручают вам возможность прекратить эту ужасную войну».

Керстен также предпринимал попытки склонить финское правительство к выходу из войны, в которой, из-за борьбы с Россией, они невольно стали союзниками нацистской Германии. После недолгого пребывания в Хельсинки Керстен возвращается в Стокгольм, где терпеливо ждет ответа от Гиммлера. Шелленберг приезжает в Стокгольм 9 ноября и встречается с Хьюитом, с которым, по свидетельству Керстена, нашел общий язык [87] . Но, как и обычно, когда от Гиммлера потребовали действий, он ничего не предпринял.

87

В своих Мемуарах (стр. 395 и 432) Шелленберг пишет, что он независимо от Гиммлера принял приглашение Керстена посетить Стокгольм и обсудить мирные предложения с Хьюитом. Когда Керстен доложил о переговорах Гиммлеру, тот, по словам Шелленберга, был «ошеломлен». Однако позже он сам подтолкнул Шелленберга к поддержанию контакта с Хьюитом.