Гера
Шрифт:
Ане, уже начавшей подниматься с постели, не терпелось пройтись по турецким улочкам – оставить на память городу свои следы, прежде чем навсегда исчезнуть отсюда.
Весна купила одежду. Не очень угадала с размерами, но Аня, примерив брюки и джемпера, почувствовала себя тонкой, стройной, гибкой и очень живой. Живой более, чем она была в Багдаде. Дарко тоже обрадовался перемене.
– Ты совсем красивая, – сказал ей по-русски.
Между собой брат и сестра говорят по-сербски, но Аня понимает плохо, потому что не особо прислушивается: ее
Дарко подает ей руку, чтобы она увереннее чувствовала себя, ступая по тротуару.
– Я жил в этом городе три года. И еще проживу неделю. И больше не буду никогда, – говорит, оглядывая улицы.
– Жаль...
Уезжать всегда жаль. Потому что – как бы там ни было – человек возлагает на город какие-то надежды, и даже если уезжает к чему-то лучшему, это значит, что здесь его мечты не осуществились. Дарко просто работал в отеле, потому что неплохо знал английский, немного русский и довольствовался не самой высокой зарплатой. Но ведь он мог встретить в этом городе свою судьбу. Мог, но не встретил. И в погоне за своим счастьем вынужден лететь в далекую Австралию – в надежде, что его судьба ждет его там. А если не ждет?
– Жаль, – повторяет Аня.
– А ты... решила уже, куда поедешь?
Дарко останавливается на аллее парка и садится на скамью, выпуская ее руку.
– Решила. В Киев.
– В Киев? Значит, домой...
Он с минуту думает о чем-то.
– Там очень низкий уровень жизни, радиация в воздухе и преступность. Ты это знаешь? Каждый третий человек умирает от рака. Там Чернобыль. Украинцы грубые и тупые. Я встречал много украинцев в Чехии. Они работали, как скот, за копейки. И воровали.
– Я тоже украинка, – говорит Аня без обиды.
– Зачем тебе туда ехать?
– Там мой дом.
– Дом не всегда бывает хорош.
Если дом не хорош... тогда, может быть, хорош этот город, который совсем недалеко от Стамбула? А может, хорош Стамбул? А между тем откуда-то несет смрадом целлюлозной фабрики. И Стамбул помнится Ане не как древняя столица мировых империй, а как город торгашей и лавочников. И в этом парке с высокими кипарисами тоже нет ничего удивительного... Удивительно только то, что она выжила и оказалась в этом парке. А Киев – дом, который она никогда не теряла, как улитка не в силах потерять свою ракушку. Дом, который всегда с ней, который не надо искать, из которого она никогда не уезжала.
Из вежливости Аня соглашается:
– Да, я знаю. Дом не всегда бывает хорош. Я уехала в двухтысячном году, когда было совсем нехорошо. Говорят, сейчас многое изменилось. Сейчас лучше. Я уверена, что сейчас лучше.
Солнце все-таки начинает проглядывать из-за серых облаков.
– Мне хочется тебе пообещать, что все будет чудесно. Но я беженец. Я нищий. Я ничего не могу тебе дать. Я даже не могу остаться с тобой.
Аня смотрит пораженно.
– Остаться?!
– Но если только ты захочешь – я останусь.
– Здесь? В Турции?
– Где угодно.
Я могу поехать с тобой в Киев.– И умереть от рака?
– Не шути так. Пока ты болела, я молил Бога, чтобы ты выжила и у меня был шанс сказать тебе это. День, когда ты пришла в себя, – самый счастливый день в моей жизни. Я понимаю, что беден...
– Дело не в этом!
Разговор тяготит. Может, в ней, сейчас, здесь Дарко видит свою судьбу. И если она отведет глаза – он ее потеряет, и никогда не будет счастлив.
– Мне не нужна Австралия! Я хочу остаться с тобой.
Аня вдруг начинает улыбаться. Берет его за руку...
– Останься со мной, пожалуйста. На одну ночь... Это моя просьба. Я очень давно не была с мужчиной. Я все забыла. Я хочу вспомнить...
Теперь и его мысли переключаются, и взгляд становится растерянным.
– Разве тебе можно?
– Я жива. Почему нет? Я хочу вспомнить, Дарко...
– Это может повредить тебе...
Она мотает головой.
– Я хочу, Дарко. Пойдем прямо сейчас в какой-нибудь отель!
– Но я люблю тебя! Я не хочу, чтобы так...
– Я хочу!
Она зажимает ему рот ладошкой. Он удерживает ее руку и целует. А потом приникает к ее губам.
Она чувствует его чужим. Это очень странно – чувствовать чужого человека так близко, чувствовать его ритм внутри себя... Его тело кажется ей хрупким и ненадежным. После трех холодных лет в пустыне секс с Дарко – это даже не намек на настоящую близость.
Тогда, встретив Герасмова в Багдаде, она побоялась быть с ним, потому что хотела застраховаться от разочарования. А теперь разочарование захлестывает с головой. Аня закрывает глаза, чтобы не видеть желтый потолок дешевого номера.
Ничего хорошего. Но и ничего плохого. Аня даже не может решить, приятен ей Дарко или неприятен. Эксперимент над собой не дает никакого результата.
– Мне жаль, что тебе не было хорошо, – говорит Дарко, обнимая ее в вечерних сумерках.
– Мне было очень хорошо. Очень. Я запомню этот вечер в Измите на всю жизнь. У меня очень хорошая память. И мы не прощаемся: есть Интернет, почта, самолеты...
– Мы прощаемся, – понимает Дарко.
И тогда Аня целует его в остывшие губы и говорит:
– Спасибо.
3. ДОМ
Киев – не очень шумная столица. Аня бродит по незнакомым улицам. Непохоже ни на Турцию, ни на Ирак. И на ее родной городишко – тоже мало похоже.
Киев полон маршруток, супермаркетов, бутиков и закусочных. Европа? Пластилиновая Европа, слепленная наспех из обломков старого и фрагментов нового города. И ее жизнь кажется здесь пластилиновой – плавной, без резких линий разрывов.
Она здесь уже второй месяц. Живет почти в центре и встречается с разными людьми. Тратит деньги, но не получает особого удовольствия.
И только прожив два месяца в Киеве, уже в зимнем декабре, решается приехать в родной дом. Тот же снег, что и в детстве. Словно и не уезжала никогда, никуда.