Герои
Шрифт:
— Тогда, будьте любезны, оставайтесь здесь. — И он сунул в стремя сапог и сел на коня.
— Клянусь мёртвыми, — прошелестел Байяз самому себе.
Финри тошнотненько улыбнулась.
— Кажется, вы ещё можете оказаться на передовой. Может, даже своими глазами увидите, как сражаются простые люди.
Не похоже, будто Первый из магов развеселился от этих слов.
Кровь
— Идут!
Ручей и сам владел обстановкой настолько, чтобы это понять, но на Героях такая плотная давка, что больше ему ничего нельзя было разобрать. Мокрые меха, мокрые доспехи, под дождём блестят клинки, с угрюмых лиц стекает вода. Сами камни — зыбкие тени, призраки за зубчатым лесом копий. Моросистый
Толпу всколыхнуло великим всплеском, и Ручья приподняло над землёй, пихнуло в никуда, вывалило в кучу теснящихся, толкающихся, орущих воинов. Несколько мгновений у него заняло осознание, что это свои, но оттуда во все стороны тыркалось столько острых клинков, что не требовалось союзных, чтобы насадить на них твои яйца. Ведь не союзным же мечом убили Терпилу?
Кто-то дал ему локтём по голове, и он покачнулся, получил от кого-то опять и упал на колени, тяжёлый сапог вмял его ладонь в грязь. Подтянулся наверх, цепляясь за щит с драконьей головой — очевидно, крайне радуя его хозяина. Бородатый мужик зло заревел на него. Гул битвы нарастал. Люди протискивались, чтобы оказаться поближе к ней — или наоборот подальше. Воины зажимали раны, проливали кровь, розоватую под дождём, потрясали оружием — со всех стекает вода, все обезумели от страха и ярости.
О, мёртвые, ему хотелось сбежать. Не понятно, плачет он или нет. Одно ясно — больше падать нельзя. «Стой со своей командой», вот что сказал Утроба, ну же? Стой со своим вождём. Он обратился к буре и захлопал глазами — на миг всплеснулся промокший штандарт Чёрного Доу. Он понимал, что Утроба должен быть рядом. Поспешил туда, промеж дрыгающихся тел, сапоги проскальзывали в развороченном дёрне. Вроде бы промелькнуло сварливое лицо Дрофда. Послышался рёв, и к нему устремилось копьё. Не так и быстро. Он сдвинул голову вбок, так далеко, насколько сумел, вытягиваясь всем, чем только мог и острие прошло рядом с его ухом. В другое ухо кто-то взвизгнул и навалился на него, обдавая плечо теплом. Хрип и клёкот. Вдоль всей руки горячо и мокро. Он поперхнулся, извиваясь плечами, стряс с себя труп, скатил его вниз, в грязь.
Ещё один всплеск в толпе, и Ручья, потащило вскользь, влево. Пытаясь устоять, он раскрыл рот от усилий. Тёплый дождь проводил по щеке дорожки, человек впереди вдруг рыскнул в сторону, и он заморгал, глядя на открывшееся пустое место. На полоску грязи, с беспорядочно раскиданными телами, сломанными копьями и лужами, в которые впивался дождь.
И на то, что находилось на другой её стороне. На врага.
Доу что-то проревел через плечо, но Утробе не удалось его расслышать. Разве можно вообще расслышать хоть что-то в шипении дождя и гуле хриплых голосов, громких, как сама буря. Поздно отдавать приказы. Для всех настало время держаться уже полученных, верить, что свои сделают как надо, и драться. Показалось, он вроде заметил движение рукояти Отца Мечей промеж копий. К своей бы ему дюжине. Встать бы за свою команду. Зачем он ответил «да» и сделался вторым у Доу? Может потому, что был им у Тридубы и ему отчего-то вздумалось, раз он займёт своё прежнее место, то и весь мир станет таким как прежде? Старый дурак ловит призраков. Что было — прошло. Жениться бы ему на Кольвен, когда была возможность. Ну, хотя бы сделать ей предложение. Дать возможность и ей — послать его на три буквы.
И он закрыл глаза. Вдохнул прохладный, сырой воздух.
— Надо было остаться плотником, — прошептал он. Но тогда меч казался выбором простого пути. Чтобы обрабатывать дерево потребны все виды орудий — резцы и пилы, топоры большие и маленькие, молотки и гвозди, отвесы и шила. Чтоб стать убийцей надо лишь два. Клинок и желание. Вот только в своём желании Утроба, похоже, уже разуверился. Он крепко стиснул в кулаке рукоятку. Рёв битвы нарастал всё громче и громче, сливаясь с рёвом собственного дыханья, с рёвом собственного, рвущегося наружу, сердца. Выбор сделан. И он стиснул зубы и рывком
распахнул глаза.Толпа разошлась надвое, точно древесина по волокну, и из промежутка вырвался Союз. Один налетел на Утробу, прежде чем он успел сделать взмах, щиты сцепились, башмаки разъезжались в грязи. Промельк озлобленного лица, удалось наклонить щит и въехать железной кромкой в нос, обратно и вверх, скуля, захлёбываясь. Тяня за лямку щита со всей силы, вонзая его, пыряя им, рыча и плюясь им, вминая его во вражескую башку. Щитом задел застёжку шлема, почти сорвал его. Утроба попытался высвободить меч, рядом хлестнул клинок и вырвал у противника громадный кусок лица. Утроба проскользил по грязи, потеряв опору.
Чёрный Доу раскрутил секиру и вогнал её шип в чей-то шлем, вбивая по самое топорище. Оставил её в черепе трупа, когда тот раскинув руки опрокинулся навзничь.
Перемазанный жижей северянин сплёлся воедино с копьём — рука заломилась за древко, бесполезно вертится боевой молот. В его лицо вцепилась ладонь — силой задирает голову вверх, а глаза неотрывно таращатся вниз, на пальцы.
На Утробу пошёл союзный солдат. Зацепился ногою за что-то и припал на колено в слякоть. Утроба с глухим стуком врезал ему по затылку, проминая шлем. Врезал снова, тот упал, раскинув руки. Врезал снова и снова, вколачивая его лицо в грязь, изрыгая проклятья.
Трясучка, улыбаясь, грохнул кого-то щитом, дождь разрисовал его непомерный шрам ярко красным, подобно свежей ране. Война всё выворачивает наизнанку. Люди, от которых в мирное время веет угрозой, становятся и надеждой, и опорой, как только засверкает сталь.
Какой-то труп задевали ногами и переворачивали, со спины на живот и обратно. Струйка крови завивалась в грязной воде, под дождевыми пузырями. Отец Мечей размашисто опустился и расколол кого-то, как долото раскололо бы деревянного человечка. Утроба опять пригнулся за щитом, когда тот окатило кровью, омыло дождём, моросью капель.
Копья били во все стороны, наудачу — торопливая, бойкая неразбериха. Один наконечник нехотя скользнул по дереву, а потом юркнул в ладонь и сквозь неё, пригвождая руку к груди и толкая в жижу под ногами. Боец тряс головой, нет, нет, шарил по древку другой рукой, пока его топтали безжалостные сапоги.
Утроба щитом отвёл от себя кончик копья, в ответ сделал выпад мечом, кому-то попал под скулу, тот дрыгнул головой, потоком прорвалась кровь — и, падая, он издавал плавный гудящий звук, как будто запевал привычную песню.
Позади него показался офицер Союза в самой распрекраснейшей броне, которую Утроба вообще когда-либо видел, сплошь в гравировке золотых узоров. Он бестолково лупил запачканным грязью мечом, противостоя Чёрному Доу, и умудрился отбросить того на колени. Стой со своим вождём. Взревев, Утроба шагнул вперёд, башмак грохнул молотом по луже, взметая грязную воду. Не раздумывая рубанул поперёк чудесной кирасы, кромка меча прочертила блестящий желобок по всей искусной работе, пошатнув её обладателя. Снова вперёд, союзный стал поворачиваться, укол. Клинок Утробы скребнул по нижнему краю доспеха, на всю вошёл в тело офицера и вынес того назад. Утроба пытался совладать с рукоятью, горячая кровь липла к ладони, ко всей руке. Придерживал этого мужика, чтоб стоял прямо, налегая, выкручивая из него меч. Они качались в безумных обнимашках, посреди грязищи. Лицо прижато к щеке Утробы, скубит щетина, дыханье скрежещет прямо в ухо, и Утроба сообразил, что никогда не был так близок к Кольвен. Выбор сделан, ага? Выбор…
Хотения не всегда достаточно, и как сильно бы Горст ни хотел, он никак не мог там оказаться. Слишком много рвущихся в битву тел на пути. К тому времени, как он отрубил ногу последнему из них и откинул его в сторону, старый северянин уже пронзил Челенгорма прямо в живот. Горст заметил кровавое острие меча под золочёной окантовкой росистой от дождя брони. У генерала было наистраннейшее выражение лица, когда его убийца пытался вытащить из него свой клинок. Почти что улыбка.
Искупил.