Герои

— Я говорю, не волнуйся за порез! И — да, я всё видела. — И она должна сосредоточиться над тем, на что можно повлиять. Вопрос, освободит она руки или нет — и так непростая задача. Ноги горели, удерживая её вплотную к стене. Противная слизь на пальцах — кровь. Слизь на лице — пот. В голове топот, едва шевельнёт плечами, как шею сводит безумная боль. Она елозила верёвками по этой ржавой железяке, вперёд-назад, хрипя от отчаяния. — Падла, сволочь… А-а!

Вот так и освободилась. Стянула с глаз повязку и отшвырнула её. Без неё стало видно не многим лучше. Отсветы по краям двери, в щелях между досками. Потрескавшиеся стены серебрились сыростью, на полу рассыпана грязная солома. В паре шагов от неё Элиз, всё платье в грязи, заломанные связанные руки лежат на коленях.

Финри подпрыгала к ней, ведь её лодыжки до сих пор спутаны, и опустилась на колени. Содрала повязку Элиз, взяла её за руки, обхватила ладони своими. Медленно заговорила, глядя прямо в глаза с розовой каймой. — Мы убежим. Так надо. Так будет. — Элиз кивнула, её губы на миг свернулись в улыбку отчаянной надежды. Финри вгляделась в её запястья, одеревенелые пальцы дёргали за узлы. Она царапала их обломанными ногтями, вдавив язык промеж зубов, она…

— Как он узнал, что они у меня? — Финри бросило в холод. Во что-то холоднее холода. Прозвучала северная речь и тяжёлые шаги приближались. Элиз, не дыша, замерла во тьме.

— Видимо, у него свои способы.

— Да пусть его способы хоть навеки сгинут в тёмных закоулках мирозданья. — Это был голос великана. Тот мягкий, напевный голос, но теперь в нём присутствовал гнев. — Женщины — мои.

— Ему нужна только одна. — Другой звучал так, будто его глотку набили гравием, не голос, а растирающий, перемалывающий шёпот.

— Которая?

— С коричневыми волосами.

Сердитое фырканье. — Нет. Она подарит мне детей, так я задумал. — Глаза Финри расширились. Дыханье засвербило в горле. Они говорят о ней. Она, закусив губу, с удвоенным рвением взялась за узел на запястьях Элиз.

— Тебе, что — мало детей? — долетел шепчущий голос.

— Цивилизованных детей. Как принято в Союзе.

— Чего?

— Ты слышал. Цивилизованных детей.

— Чтобы ели вилкой и всё такое? Я побывал в Стирии. Побывал в Союзе. Цивилизованность — не то, за что её выдают, поверь мне.

Пауза.

— А правда, что у них есть такие дырки, куда срёшь, и говно уносит вдаль?

— Ну и что? Говно — повсюду говно. Где-нибудь уж точно скапливается.

— Мне нужна цивилизованность. Мне нужны цивилизованные дети.

— Возьми с жёлтыми волосами.

— Она не так радует глаз. И она трусиха. Ничего не делает, только плачет. С коричневыми волосами убила одного моего. У неё есть кости. Детям передаётся храбрость от матери. У меня не будет трусливых детей.

Шепчущий голос понизился, слишком тихо, чтобы расслышала Финри. Она судорожно рвала узлы ногтями, проклиная их одними губами.

— Что они говорят? — долетел скрипучий от ужаса шёпот Элиз.

— Ничего, — прошипела в ответ Финри. — Ничего.

— Чёрный Доу жесток со мной, — снова донёсся голос великана.

— Он жесток и со мной, и со всеми. Что поделать. Он тот, у кого цепь.

— Мне похер на его цепь. У Входящего-Со-Стуком нет хозяев, кроме небес и земли. Чёрный Доу не распоряжается…

— Он ни в коем случае не распоряжается. Он скромно просит. Можешь сказать мне «нет». Потом я скажу «нет» ему. А дальше посмотрим.

Возникла пауза. Финри вдавила язык в зубы, узел начал подаваться, начал подаваться…

Дверь распахнулась, и им пришлось отмаргиваться на свету. В проёме стоял человек. Один его глаз блестел необычайно ярко. Чересчур ярко. Он шагнул под притолоку, и до Финри дошло, что тот глаз сделан из металла и вставлен посередине громадного, испещренного рябью шрама. Она ни разу не встречала никого столь чудовищной внешности. Элиз удушливо захрипела. На этот раз слишком напуганная, чтобы кричать.

— Она развязала руки, — прошептал он через плечо.

— Я же говорил, у неё есть кости, — донёсся снаружи голос великана. — Скажи Черному Доу — за всё есть цена. Цена за женщину и цена за оскорбление.

— Скажу. — Человек с металлическим глазом приблизился, что-то вынимая из-за пояса. Нож — она уловила в полумраке короткую вспышку. И Элиз тоже увидела, заскулила, крепко вцепилась в пальцы Финри и та вцепилась в ответ. Она не знала, что ещё можно сделать. Он присел перед ними на корточки — предплечья на коленях, кисти свисают. В одной болтается нож. Взгляд Финри метался от отсвета лезвия к отсвету металлического глаза, не представляя, что из них страшнее. — Своя цена есть за всё, ведь правда? — прошептал он ей.

Нож вынырнул и срезал шнур на лодыжках — одним движением. Другим движением он достал из-за спины и натянул ей на голову холщовый мешок, резко погрузив её в затхлую, пропахшую луком тьму. Её потянули за подмышки, руки выскользнули из неуклюжих ладоней Элиз.

— Стойте! — услышала она позади вопль Элиз. — А я? Что со…

С грохотом захлопнулась дверь.

Мост

Ваше светлейшее величество,

Если Вам доставили это письмо, это означает, что я пал в бою, сражаясь за Вас до последнего дыхания. Я пишу лишь в надежде сообщить Вам то, что не в силах сказать лично: те дни, что я провёл служа рыцарем-телохранителем и особенно Первым стражем Вашего величества, были счастливейшими в моей жизни, а день когда я потерял свою должность — печальнейшим. Если я виноват, умоляю простить меня, и вспоминать обо мне таким, каким я был до Сипани: прилежным, исполнительным и всегда безгранично преданным Вашему величеству.

Сердечно прощаюсь с Вами,

Бремер дан Горст.

Он ещё раз подумал насчёт «сердечно» и вычеркнул это слово. Решил, что теперь должен переписать начисто всё письмо, но понял, что у него нет на это времени. Он бросил перо, сложил бумагу, не утруждаясь её промокнуть, и запихал себе под нагрудник.

Может статься там его и найдут, позднее, на моём обгадившемся трупе. Быть может, драматично испачканное кровью с уголка? Прощальное письмо! Неужели, кому же? Семье? Возлюбленной? Друзьям? Нет, грустный шут таковых не имел, оно адресовано королю! И, может статься, оно, внесённое в тронный зал на бархатной подушке, выжмет пусть ничтожную, но каплю раскаяния. Одинокую слезу, что сверкнёт на мраморных плитах. О! Бедный, бедный Горст, как незаслуженно с ним обошлись! Как несправедливо его сняли с должности! Увы, его кровь напоила чужие поля, бежа тепла моей милости! Итак, что у нас на завтрак?

Ниже, на Старом мосту третий штурм достиг критической точки. Узкий двойной пролёт являл собой единую шевелящуюся массу, шеренги встревоженных солдат безо всякого рвения ждали своей очереди, в то время как раненые, измотанные и прочие отправленные в тыл ковыляли в противоположную сторону. Участь воинства Миттерика колебалась — Горст читал это на бледных офицерских лицах, слышал в их дрожащих голосах и в стонах увечных — успех или провал балансировали на острие ножа.

— Где, ад побери, проклятый Валлимир? — ревел Миттерик всем и никому в отдельности. — Проклятый трус, он у меня уволится с позором! Я сам, будь я проклят, пойду туда! Куда делся Фельнигг? Где… кто… что… — Его слова похоронил гвалт, когда Горст отправился к реке, каждым бодрым шагом поднимая себе настроение, словно сбрасывая с плеч непосильную тяжесть, один свинцовый кусок за другим.

Проковылял раненый, обняв одной рукой товарища, зажимая глаз кровавой тряпицей. Кто-то на следующий год пропустит турнир лучников! Другого волокли на носилках, жалобно вскрикивающего на кочках, обрубок левой ноги туго обхватывал красный бинт. И никаких прогулок по паркам! Он ухмыльнулся стонущим у обочины вязкой дороги калекам, весело отдавая им честь. Не свезло, друзья мои! А жизнь-то, несправедлива?!

Сперва он шёл вразвалку сквозь нестройную россыпь бойцов, потом пробивался сквозь толпу поплотнее, затем проталкивался плечами в не продохнуть-какой давке, вокруг громоздился страх, стремительно нарастая по мере стискивания тел и роста его собственного восторга. Его окрыляло. Рядовые упирались друг в друга, молотили локтями, орали бессмысленные угрозы. Неосторожно качалось оружие. Порою вниз лениво слетали случайные стрелы, уже не залпами, а по одной-две, как бы оправдываясь. Скромное угощеньице от наших друзей с того берега. Нет, что вы, право слово не стоило!