Герои

— Сердца и умы, — проурчал Желток.

Танни запихнул ножик северянина под китель.

— Вот именно.

Добрые дела

Постройки Осрунга обступали Утробу, казалось, будто всем им невтерпёж поведать свои кровавые были. За каждым углом открывался новый участок бедствий. Немало домов спалили дотла, до сих пор курились обугленные балки, в воздухе стоял терпкий привкус разрушения. Окна зияли пустотой, ставни топорщились ломаными досками, уязвлённые топорами двери свисали с петель. Запачканные булыжники усеивал мусор, ползучие тени, а также трупы, холодная плоть, некогда ранее — люди. Теперь их волокли за голые пятки к последним земляным пристанищам.

Мрачнолицые карлы угрюмились на необычайное шествие. Мимо них плелись шесть полных десятков израненных солдат Союза. Коль Трясучка, волк-загонщик этого стада, — позади, а впереди Утроба со своей ломотой в коленях и девушкой.

Он поймал себя на том, что искоса на неё заглядывается. Ему не слишком-то часто выпадало поглазеть на женщин. Чудесная — прикинул он, но она далеко не то, пускай он и получил бы от неё по яйцам за такие слова. В чём, собственно, и суть. А эта девушка — была девушкой, вдобавок хорошенькой. Хотя, пожалуй, с утра она была покраше, точно также как Осрунг. Война никого не красит. Похоже, у неё выдрали большой клок волос, а оставшиеся сбились на боку в колтун. Крупный синяк в уголке рта. Рукав грязного платья порван и стал коричневым от крови. Однако, она не проливала слёз, она не такая.

— Ты как, ничего? — спросил Утроба.

Она оглянулась через плечо на плетущуюся колонну, с их костылями, носилками и скрученными болью лицами.

— Могло быть и хуже.

— Наверно.

— А ты, ничего?

— А?

Она указала на его лицо и он потрогал зашитую разрезанную щеку. Он о ней уже и забыл.

— Чтоб ты знала, со мной тоже могло быть и хуже.

— Просто ради интереса — если бы со мной было чего-то, чем бы ты смог мне помочь? — Утроба открыл рот, затем до него дошло, что ответа-то у него и нет. — Не знаю. Может, добрым словом?

Девушка оглядела разрушенную площадь, по которой они шли, раненых, прислонившихся к стене на северной стороне, раненых, ведомых ими.

— Здесь невелика цена доброму слову.

Уторба неспешно кивнул.

— И всё-таки, что ещё у нас есть?

Он остановился шагах в десяти от северной оконечности моста, к нему подошёл Трясучка. Впереди протянулся узкий, выложенный камнем проход, на дальнем конце горела пара факелов. Людей ни слуху, ни духу, хотя Утроба как пить дать знал — чёрные постройки на дальнем берегу доверху набиты этими сволочами, у всех самострелы и пальцы чешутся о спуск. Мост невелик, однако прямо сейчас казалось — по нему до черта переть и переть. Умереть, сколько шагов — и с каждым шагом легко заполучить стрелу в яйца. Только если сидеть и ждать, стрела не станет менее вероятной. На самом деле более, ведь с каждой минутой всё темнее.

Поэтому он всморкнул в себя соплю, собираясь её выхаркать, заметил, что на него смотрит девушка, и вместо этого проглотил. Затем стряс с плеча щит и отставил его к стене. Вытянул из перевязи меч и вручил его Трясучке.

— Будь с ними здесь, а я перейду и гляну, есть ли тут кто с ушами, открытыми для голоса разума.

— Добро.

— И если меня подстрелят… поплачь.

Трясучка торжественно кивнул.

— Реку слёз.

Утроба высоко поднял руки и отправился в путь. Вроде бы не так давно он делал более-менее то же самое на склоне Героев. Отправлялся в волчье логово, вооружённый одной лишь нервной улыбкой и неодолимым желаньем посрать.

— Поступаю как надо, — пробормотал он себе под нос. Заправский миротворец. Тридуба им бы гордился. Это надёжно успокаивало — ведь когда ему попадут в шею, гордость покойника поможет запросто выдернуть стрелу, а то нет? — Вашу мать, как же я стар для такого. — Мёртвые, надо было уходить на покой. Улыбаться с трубкой у воды — отработан честный трудовой день. — Правильное решение, — снова прошептал он. Как было бы здорово, если бы, хоть разок, правильное решение было б заодно и безопасным. Но Утроба предполагал, что жизнь устроена немножко не так.

— Хорош! — раздался голос на северном.

Утроба остановился — здесь, во мгле, одинокий сразу всеми видами одиночества. Снизу бормотала бегущая прочь вода.

— Совершенно согласен, дружище! Я только поговорить!

— В последний-от раз, наша беседа вышла не слишком-то удачной. — Кто-то подходил с той стороны моста — в руке факел, на заскорузлой щеке оранжевый свет, лохматая борода, твёрдый рот с парой рассечённых губ.

Когда мужчина остановился на расстоянии вытянутой руки, то оказалось, Утроба улыбается. По его прикидкам, шансы, пережить эту ночь подскочили вверх.

— Горбушка, иль я стал совсем никуда не годен. — Вопреки факту того, что не прошла и неделя, как они пытались друг друга убить, встреча была скорее похожа на встречу старых друзей, чем старых врагов. — Какого рожна ты здесь забыл?

— Тут полно парней Ищейки. Входящий-Со-Стуком и его сучары с Кринны пришкондыбали без приглашения, и мы вежливо спроваживаем их до дверей. Какой-то твой вождь неразборчивый, в союзниках-то.

Утроба посмотрел вперёд на солдат Союза, собравшихся у факелов на южном конце моста.

— Про твоего можно сказать то же самое.

— Айе, чего уж там. Вот такие настали времена. Чем могу помочь, Утроба?

— У меня пленные, Чёрный Доу хочет вернуть их обратно.

Казалось, Горбушка глубоко усомнился.

— Когда это Чёрный Доу начал чего-то возвращать обратно?

— Вот прямо сейчас и начал.

— Видать, никогда не поздно измениться, а? — Горбушка выкрикнул через плечо что-то на союзном.

— Видать, да, — бормотнул Утроба под нос, хотя далеко не был уверен, что с Чёрным Доу произошли настолько большие подвижки.

С южной стороны на мост осторожно поднимался человек. Он носил союзный мундир, высокого, судя по отметкам, ранга, однако был молод и симпатичен. Он кивнул Утробе, и Утроба кивнул в ответ, затем тот обменялся парой слов с Горбушкой, затем оглядел раненых, вступивших на мост, и уронил челюсть.

Утроба услышал быструю поступь за спиной, уловил движение и обернулся.

— Что за… — Он запоздало попытался схватиться за меч и вспомнил, что меча нет, к тому моменту, как нечто уже промелькнуло, пролетело с ним рядом. Девушка — и прямиком в руки молодому человеку. Он поймал её, и они крепко обхватили друг друга, а потом поцеловались, и Утроба смотрел на это, и рука всё щупала воздух, где обычно висит рукоять, и вверх ползли брови.

— Неожиданно, — произнёс он.

Горбушкины брови были не ниже.

— Можеть, у них в Союзе мужчины и женщины всегда так здороваются.

— Пожалуй, стоит самому туда переехать.

Утроба оперся о покорёженные перила моста. Оперся рядом с Горбушкой и смотрел, как двое обнимают друг друга закрыв глаза, легонько покачиваясь при свете факелов, словно танцоры под медленную, никому кроме них не слышную музыку. Он что-то шептал ей на ушко. Уют, облегчение, любовь. Слова, несомненно иноземные для Утробы — и не только в языке тому причина. Он смотрел, как обтекая их, волокли ноги раненые — в их лицах зажглась искра надежды. Возвращаются к своему народу. Пускай побитыми, зато живыми. Утробе пришлось признать — эта ночь несёт с собой холод, зато внутри у него тепло. Пускай не горячка выигранного боя, не такое сильное, пламенное, как жаркая дрожь победы.