Герои
Шрифт:
— Что если они за ручьём? — спросил Кальдер. Доу повернулся к нему, вспушив бровь так, словно не мог поверить своим ушам. — Мы растянуты, потеряли сегодня очень много народу и нас намного превосходят числом…
— Идёт война, блядь! — проревел Доу, подскакивая к нему, заставив всех остальных переступить назад. — Мочи гадов! — Он вцепился в воздух, будто едва-едва удержался разорвать лицо Кальдера голыми руками. — Или ты у нас мыслитель? Великий ловкач? Так облапошь их! Хочешь занять место брата? Так разберись с ним, мудачишка, или я найду другого, кто разберётся! И если кто завтра не внесёт свои крохи
— Нет, — произнёс Кальдер, угрюмый, как выпоротый мул.
— Нет, — произнёс Стодорог, не более радостно.
Однако Ручью не показалось, что дурная кровь меж ними наконец-то начала засыхать.
— Тогда, в пизду — совет окончен! — Доу развернулся, увидев, что ему загораживает путь один из парней Стодорога, схватил его за рубаху и, сжавшегося, швырнул на землю. А потом ушёл в ночь, той дорогой, какой и явился.
— Со мной, — Утроба прошипел Кальдеру в ухо, затем взял его под руку и повёл прочь.
Стодорог и его парни ворча рассаживались обратно по местам, желтоволосый парнишка, уходя, одарил Ручья суровым взглядом. Было время, когда Ручей ответил бы тем же, может даже одним-другим суровым словом. После сегодняшнего дня он лишь как можно быстрее отвернулся с колотящим в уши сердцем.
— Жаль. Мне так понравилось. — Вирран из Блая стянул капюшон и поскрёб ногтями прилизанные волосы. — Так, всё-таки, как тебя зовут?
— Ручей. — Он подумал, что лучше оставить имя просто так. — У вас, мужики, что, каждый день такое?
— Не, не, не, боец. Не каждый. — И точёное лицо Виррана переломилось сумасшедшей ухмылкой. — Только совсем-совсем иногда.
В Утробе всегда зрело подозрение, что в один прекрасный день Кальдер засадит его по уши в самый кал, и, кажись, этот день пришёл. Он вёл его сквозь режущий ветер вниз по склону, крепко держа за локоть, подальше от Героев. Он добрых лет двадцать прожил, стараясь ограничивать число врагов считаными единицами. Полдня вторым у Доу, и те повылазили как зелёные побеги дождливой весной, и без Бродды Стодорога в их числе он бы прожил за милую душу. Этот человек с изнанки столь же страшен, как с лица, и у него охрененная память на проявленное неуважение.
— Что за хрень там творилась? — Он рывком остановил Кальдера вдалеке от костров и любопытных ушей. — Ты нас всех чуть под нож не подставил!
— Скейл умер. Вот что. Скейл умер, из-за того, что этот гнилой конец ничего не сделал.
— Айе. — Утроба почувствовал, как смягчается. Немного постоял молча, пока ветер бичевал его икры длинными стеблями. — Прими соболезнования. Но новый труп дела не поправит. Уж точно не мой. — Он прислонил руку к рёбрам, сердце рвалось наружу. — Клянусь мёртвыми, мне показалось, я умру от одного волнения.
— Я собираюсь его убить. — Кальдер мрачно скорчился на огонь, и похоже, в нём объявилась решимость, которую Утроба доселе не замечал. Нечто заставившее его упреждающе положить руку на грудь Кальдера и тихонько его осадить.
— Оставь до завтра. Прибереги гнев для Союза.
— Зачем? Мои враги здесь. Стодорог сидел, пока Скейл умирал. Сидел и ржал.
— И ты злишься потому, что сидел
он или потому, что сидел ты? — Он положил другую руку Кальдеру на плечо. — Я полюбил твоего отца, под конец. Я люблю тебя, как сына, которого у меня никогда не было. Но какого дьявола вы оба ввязываетесь в любую драку, в какую бы вас не поманили? Ведь всегда найдутся драки ещё и ещё. Я встану за тебя, если только смогу, ты знаешь, так и будет, но надо думать и о других вещах, не просто…— Да, да. — Кальдер откинул в сторону ладонь Утробы. — Вывести свою команду живой, и не высовывать шею, и поступать правильно, даже если это совсем неправильно…
Утроба снова сгрёб его за плечи и встряхнул.
— Я должен поддерживать мир! Теперь я вожу карлов Доу, я его второй и не могу…
— Ты — что?! Ты его охраняешь? — Пальцы Кальдера зарылись в руку Утробы, глаза внезапно просветлели и расширились. Не злобой. А неким воодушевлением. — Ты стоишь позади него с мечом наголо? У тебя такая работа? — И Утроба внезапно увидел, как под его ногами разверзается яма, которую он сам для себя и вырыл.
— Нет, Кальдер! — рычал пытаясь вырваться Утроба. — Завали свой…
Кальдер не ослаблял хватку, подтаскивая его в неуклюжем объятии, и Утроба учуял хмельное дыхание, когда тот засипел ему на ухо.
— Ты всё можешь сделать! Раз и навсегда!
— Нет!
— Убей его!
— Нет! — Утроба вырвался и оттолкнул его, туго вцепившись в рукоятку меча. — Нет, проклятый дурак!
Кальдер выглядел так, будто не понимал, что говорит Утроба.
— Сколько народу ты уже поубивал? Ты же только этим и живёшь. Ты убийца.
— Я названный.
— Значит ты лучший убийца, чем остальные. Всего-то, ещё разочек? И на этот раз есть повод! Ты можешь всё это прекратить. Тебе ж этот мудак совсем не по душе!
— Не важно, что мне по душе, Кальдер! Он вождь.
— Сейчас он вождь, но воткни топор в его башку, и он обычная грязь. И всем тут же станет похер.
— Не мне. — Они смотрели друг на друга, казалось долгое время, по-прежнему в темноте, где на бледном лице Кальдера виднелось не немногим более блеска глаз. И те глаза скользнули вниз по руке Утробы, замерев на рукояти меча.
— Хочешь убить меня?
— Ты что, нет. — Утроба выпрямился, отвёл и свесил руку. — Но я должен рассказать Чёрному Доу.
Снова тишина. А потом:
— Что именно рассказать?
— Что ты просил меня его убить.
И снова.
— Не думаю, что это сильно ему понравится.
— Как и я.
— По-моему, вырезать на мне кровавый крест, повесить меня и сжечь — наименьшее, что он сделает.
— Наверно так. Вот почему тебе лучше бежать.
— Куда бежать?
— Куда угодно. Я дам тебе время. Я расскажу ему завтра. Я должен сказать. Так поступил бы Тридуба. — Хотя Кальдер и не выспрашивал его о причине. Вдобавок эта, здесь и сейчас, казалась крайне жалкой.
— Тридуба, между прочим, погиб. Ни за что ни про что, далеко в глуши.
— Не важно.
— Ты ни разу не думал, может, стоит начать подражать кому-нибудь другому?
— Я дал слово.
— Честь убийцы, ого? Видать клялся на члене Скарлинга, а?
— Не пришлось. Я дал слово.
— Чёрному Доу? Он попытался прикончить меня пару ночей назад, и я должен сидеть сложа руки и ждать, когда он провернёт это снова? Да он же коварнее, чем зима!
— Не важно. Я сказал «да». — И, во имя мёртвых, как же теперь он в этом раскаивался.