Героический эпос народов СССР. Том второй

Это глупость, понятно, была. Но Гёроглы поверил пастуху.

— Ну, что ж, пожалуй, останусь, — ответил он, решив заночевать у пастухов.

А чабанам того и надо — начали они ловить, резать и свежевать его же баранов, принялись готовить яхна, тамдырлама, ишлеме, гомме… А когда занялся следующий день, Гёроглы спросил:

— Ну, чабаны, прискакал Гыр-ат?

— О ага, да откуда ему знать, что ты здесь! Если он, играя, сбросил старуху, то небось пасется где-нибудь в горах. Поднимись на гору, покличь своего Гыр-ата, песню спой ему — он услышит твой голос и, глядишь, прискачет.

— Ну, что ж, спою, пожалуй, — решил доверчивый Гёроглы и стал взбираться на гору.

А пастухи у него за спиной перешептывались:

— Ловко мы провели его! Не можем мы к мейхане твоей прийти, приветствовать тебя, так хоть здесь, в горах, пение твое послушаем, с нас и этого будет довольно…

А Гёроглы взобрался на гору и запел, призывая Гыр-ата:

"Мать твоя из авутов, отец твой род ведет От белых, могучих птиц. Любой джигит Забудет богатство и разум ради тебя, Взращенный мной в Чандыбиле, Гыр-ат, приди! Высок твой круп, суха твоя голова, С четвертого года на пятый — жизнь твоя, В день жестокого боя — товарищ мой, Взращенный мной в Чандыбиле, Гыр-ат, приди! Весна цвела, когда уходил Гыр-ат. Очи твои в слезах, копыта в пыли, Подлая дочь Хирсы увела тебя, Взращенный мной в Чандыбиле, Гыр-ат, приди! Счастьем было бы сесть на тебя верхом, Старуха злобная выкрала тебя, Друг твой, Гёроглы, страдает из-за тебя, Взращенный мной в Чандыбиле, Гыр-ат, приди!"

Ну, да где там — не прискакал Гыр-ат!

— Эх, чтоб тебе пропасть, из-за тебя я целый день потерял, — сказал Гёроглы и, поспешно спустившись с горы, пошел своей дорогой. Шел он, шел и дошел до реки Араз. Посмотрел — течение бурное.

— О боже, покровитель мой, как тут быть? На Гыр-ате реку перемахнуть ничего не стоило. А теперь, видно, надо броду искать.

Подошел он к берегу и увидел следы Гыр-ата. Пригляделся и понял, как было дело: сев на коня, старуха хлестнула его плетью, и конь перескочил реку, да на пятнадцать гезов дальше от берега на землю опустился.

Закричал он и рухнул на землю без чувств. Только через три часа пришел он в себя и сел, рыдая, на берегу реки. Стал утешать он себя: "Не горюй, мое сердце, не плачь. Слезы — удел малодушного, труса". Но, вспомнив Гыр-ата, вновь залился слезами и запел.

Едва закончил песню Гёроглы, как подскакал к нему всадник и сказал:

— Давай руку, сын мой! — и посадил на коня позади себя. — Закрой глаза! — повелел он.

Гёроглы закрыл глаза. Три часа скакали они, и вновь всадник приказал:

— Открой глаза!

Открыл глаза Гёроглы и увидал, что стоят они на какой-то горе. Рядом родник журчит. Отдохнули они, попили чай, покурили кальян. В стороне Кыблы виднелась крепость.

— Видишь эту крепость, сын мой?

— Вижу.

— Это и есть Нишапур. А поодаль красуется гора Серви-даг. Нишапур и Серви-даг как две крепости стоят. Во вторую крепость, сын мой, не ходи. А попадешь в Нишапур — не торопись. Минет год, и всевышний вернет тебе коня.

Оглянулся Гёроглы, а всадника уже и след простыл. Это был покровитель Гёроглы, Лев божий.

Гёроглы подумал: "Э, ведь я мог спросить его, где мой конь. Да ладно, теперь как-нибудь и сам найду".

Поспешно спустился он с горы, торопясь войти в крепость до захода солнца, пока не закрыли ворота.

— Не приютите ли божьего странника? — спрашивал он всюду, где видел свет.

— Ступай прочь, проклятый! — отвечали ему.

У других ворот спрашивал он:

— Не приютите ли божьего странника?

— Ступай прочь!

Он идет к следующему дому:

— Не приютите ли божьего странника?

— Прочь! Прочь! — раздавалось в ответ.

Отовсюду гнали его. А причина тому была проста. Когда старуха привела падишаху коня, тот повелел объявить повсюду: "Кто в этой крепости окажет гостеприимство человеку, говорящему по-туркменски, тот будет казнен, имущество его отдано на разграбление, да еще с родственников будет взыскано десять золотых!"

Бродил Гёроглы по улицам чуть не до полуночи и набрел на мейхане, где шумно пировали сорок каландаров. Они каждый вечер приходили сюда, приносили все, что им удавалось раздобыть за день, и устраивали гулянку, веселились с музыкой, с песнями. Добрый час глядел на них Гёроглы с улицы. Тридцать две мелодии сыграли каландары и все в лад; были у них и карнай, и сурнай, баламан и гиджак, чингире, баб, аргулум. Каландар, сидевший в углу, бил в барабан.

Поиграли каландары да и отложили инструменты. Решили передохнуть, чаю попить, кальян покурить. Тут Гёроглы и вошел в мейхане.

— Салам-алейкум! — приветствовал он каландаров.

— Э, проклятый! — закричали каландары. — Весь пир нам испортил. Сюда не подходи, там садись.

Присел Гёроглы на корточки у порога, прислонился спиной к стене. Пьют чай каландары, курят кальян, неше в рот кидают, а Гёроглы в сторонке сидит и смотрит. Что поделаешь, коли не угощают! Да не усидел Гёроглы! Заметил поблизости тар каландаров, взял его в руки и ударил по струнам пять-шесть раз. Рядом карнай увидал. Что-то полым он кажется. Легко ли играть на нем? — подумал Гёроглы, взял его в руки и что было мочи подул раз пять-шесть.

Захмелевшие каландары со страху кинулись вон. Стоят на улице и гадают: "Что за беду нам небо послало?" А Гёроглы после карная взял сурнай, затем баламан, гиджак, наконец, взял в руки дутар. Искусно играл Гёроглы, дутар в его руках пел, как соловей. Понравилась его игра каландарам — стали они возвращаться один за другим. Сидят и молчат, слушают. Поиграл Гёроглы и поставил дутар к стене.

Тогда стали подходить к нему каландары и приветствовать:

— Салам-алейкум!

— Да ты, приятель, видать, молодец что надо. Ты играешь как мастер. По всему видно — ты нам подходишь. Расскажи нам, из какого ты рода?

— На что вам знать мой род? Вы что, женить меня собрались?

— Эге, да ты ершист, приятель! А знаком ли тебе вкус чая, кальяна?

— Знаком, конечно.

— Так дать тебе кальян?

— Давайте.

— И чаю выпьешь?

— Давайте.

— А как гёкнар?

— И гёкнар мне по душе.

— А что ты скажешь о вине, насе?

— Уж лучше бейте, да давайте. Чего понапрасну спрашивать?

Ему подали все.

— Эй, приятель, кто играет, тот и петь, видно, умеет. Не споешь ли нам под эту музыку?

— Могу.

— Ну так сыграй и спой нам!

— Джигиты! Спеть-то я могу, да языка я вашего не знаю. Я знаю язык туркмен, — ответил Гёроглы.

— Э, гордись своим языком, речью своей гордись. Туркменскую речь нам и хотелось послушать. Пой по-туркменски, мы все поймем!

— Ну, коли так, спою, — согласился Гёроглы. Взял он в руки саз и поведал в песне о своих скитаниях:

"Странствовал я тайком на дорогах любви. Козни злобной старухи сгубили меня. Человека порой губит его язык. Язык мой — враг мой — заставил меня страдать. Бродить бы мне средь высоких гор любви, Вражьи крепости сжечь, трон сокрушить, Сорвать короны тюльпанов. Пчелы гудят: Мед мой — враг мой, заставил меня страдать. Ветер любви шумит в моей голове, Эренов острая сабля беспутных сечет, И говорят мне те, кто не знает пути: Путь мой — враг мой, заставил меня страдать. За край одежды пира держится Ровшен, Только тому, кто верит, доступна цель, Утром, пролетая, мне кричат журавли: Крик мой — враг мой, заставил меня страдать".