Герой поневоле

Даже не запыхавшись, я доехал до Хмельницкого, миновал огромную шелковицу, стоящую на пустыре, разогнал купающихся в пыли кур и мимо деревенского магазина и рядка домов доехал до Т-образного перекрестка. Бабушкин дом мог бы иметь два адреса, потому что на нем сходились две улицы.

Деревянный забор был выкрашен зеленой краской, как и много лет назад. Вместо замка на калитке – веревочная петля. Двор ухожен, у распахнутой двери – велосипед старшего брата, Андрея. Ветер колышет белый тюль.

Дверь в кухню тоже открыта, там дед Иван курит самосад, и тянет табаком. Я спешился и нерешительно остановился у калитки. Понятия не имею, как с ними себя вести. Будто бы в сон попал. К счастью, бабушка вышла на порог с огромной кастрюлей и заметила меня, воскликнула:

– Павлик! Заходи, дорогой! Давно не приезжал.

– Экзамены на носу, – почти не соврал я, прислоняя велосипед к забору.

Когда я был здесь в последний раз, двадцать лет назад, забор разобрали алкоголики, друзья отцовского брата, чтобы топить печь, окна выбили, дом словно умер вслед за бабушкой, а умерла она рано, запустила коварную болезнь.

– Сережа! – позвала бабушка, обернувшись. – Выходи! Павлик приехал.

Странно, я помню бабушку совсем старенькой, теперь передо мной вполне крепкая женщина, высокая, статная, смуглая и чернобровая, я бы сказал – цыганистая. В темных волосах, собранных на затылке в сетку, – пряди седины. Для подростка шестьдесят – даль далекая, где живут а деды и бабки, а для мужчины за сорок – скорое будущее.

– Отлично выглядишь, – искренне проговорил я и перевел взгляд на отца, вышедшего на порог.

Ему тридцать семь, он моложе меня настоящего. Среднего роста, широкий в плечах, слегка сутулый мужчина, наполовину седой, с крючковатым носом на квадратном лице, с косматыми бровями, нависшими над ясными, удивленно распахнутыми глазами восторженного юноши.

– Заходи, попьем чаю, – пригласила бабушка и улыбнулась, на месте ямочек на щеках залегли морщины.

Все что я смог проговорить:

– Па, а мы тебя дома ждем. Я волноваться начал.

– Здесь он, – вздохнула бабушка, посмотрела на отца с укоризной. – Говорю, чтоб домой шел, а он все никак.

– Как ни крути, его дом здесь, он здесь родился, – выдал я. – У нас ему неуютно, и это понятно.

Отец вскинул брови, молча прошествовал в летнюю кухню, откуда все еще тянуло табаком.

Я поздоровался с дедом, который по обыкновению слегка пьяный лежал на кровати у печи, и уселся на табурет.

– С гораздо большим удовольствием выпью стакан молока.

Бабушка с радостью выполнила мое пожелание и поставила, о, господи, снова пирожки. Через два года она должна умереть от рака легких, возможно, она уже больна, но не знает этого.

– Как ты себя чувствуешь? – начал я издалека.

– Хорошо, давление не беспокоит, сердце тоже.

– Слабость? Гемоглобин у тебя какой?

Она взмахнула черными ресницами-саблями, округлила глаза. Ну вот, в очередной раз удивил человека. Приехал скромный внучок и ведет себя, как врач на приеме.

– Не знаю. Почему ты спрашиваешь?

– Я не только спрашиваю, но и буду настаивать на том, чтобы ты сделала снимок легких и сдала кровь. И не отстану, пока не отведу тебя в больницу. Если не захочешь, останусь тут жить. У меня есть причины подозревать, что ты начинаешь серьезно заболевать. Папа, обещай за ней проследить! Чем раньше она пойдет к врачу, тем лучше.

Дед крякнул и закашлялся. Бабушка переглянулась с отцом.

– Хорошо. Но почему ты так решил?

Сказать, что приснился плохой сон? Поверит ли? Не помню, была ли она суеверной. В церковь вроде ходила, и образа у нее в прихожей.

– Очень плохой приснился сон про всех нас, про тебя в особенности, поэтому я и приехал.

Бабушка побледнела, даже руку к груди приложила. Поверила!

– Ты можешь себя не жалеть, но на тебе все держится. Как они без тебя? Пропадут ведь.

– Что за сон? – поинтересовался отец.

Давным-давно перед бабушкиной смертью мне и правда приснился кошмар, что в этом доме завелось нечто, похожее на гниющий кусок мяса. Это нечто прорастало щупальцами в землю, пухло и распространялось дальше. Даже врать не пришлось, придумывая сон. По мотивам я написал фантастический роман, который даже издали неплохим тиражом и заплатили мне приличный по тем временам гонорар.

Надо же, отец, оказывается, тоже суеверный! Испугался не меньше бабушки. Почему я раньше не замечал, с какой любовью он на нее смотрит! Любимый сын любимой матери. Сейчас опухоль, если она есть, маленькая, с большой вероятностью операция спасет бабушку.

Кипяченое молоко имело вкус детства. Когда бабушка кипятила его в духовке печи, оно поднималось, и пена бралась коричневой корочкой. Никогда не думал, что снова почувствую этот вкус!

– Безумно вкусно, – искренне ответил я и порадовал бабушку, попросив добавки.

Опустошив второй стакан, обратился к отцу:

– Ты на рыбалке давно был? Очень хотелось бы половить раков, как раньше.

Вспомнив о том, что вижу людей игровым зрением, я проверил отца, бабушку и деда. Как и предполагал, у всех нулевой коэффициент влияние.

– Только вчера вернулся. Раков немного, штук двадцать, но крупные, – оживился отец. – Одного вот такого принес, – он показал размер – сантиметров двадцать пять. – Уже всех съели.

– Хочу такого же! – Я изобразил воодушевление. – Давай на следующие выходные пойдем. Страшно ухи хочется! Андюшку возьмем. Заночуем в лесу!

– Форель крупная пошла, – с радостью поддержал отец любимую тему. – И марена[1]. Вчера одна в кубарь поймалась, килограмма полтора.

– Здорово! А помнишь, как мы карпов поймали? Один семь килограммов, другой пять! Ты большого нес на крюке, а его хвост по земле тащился!

– Ты молодец, что их нашел! Мелкий был, а шустрый! – Он хлопнул меня по спине. – Смена мне растет!

Вот, уже все счастливы, кроме деда Ивана, деду все равно. О нем я знаю еще меньше, чем о деде Николае. Жил на Дальнем Востоке, дезертировал во время войны. Сдается мне, он не дезертировал, а сидел. Но кто ж мне расскажет-то? Нужно будет при возможности расспросить его.