Гёте. Жизнь как произведение искусства
Шрифт:
В этот непростой период весной 1804 года Шиллер отказался от высокооплачиваемого места в Берлине, и этот поступок Гёте ставил ему в большую заслугу. После временного отчуждения доверительные дружеские и творческие отношения снова были полностью восстановлены. Словно в знак возрожденной дружбы Гёте уступил Шиллеру историю Вильгельма Телля, и на основе этого сюжета тот создал свою самую популярную пьесу, премьера которой, к вящему удовольствию Гёте, состоялась не в Берлине, страстно того желавшем, а в Веймаре. Гёте проявил самое деятельное участие в постановке и радовался как ребенок успеху спектакля. Это была почти юношеская гордость за удачное исполнение общего замысла. Их творческий союз вновь сплотился так крепко, как в первые три года их дружбы.
Шиллеру прислали рукопись еще неопубликованной повести Дидро «Племянник Рамо», он попросил Гёте ее перевести, и тот с радостью откликнулся на эту просьбу. Шиллер обсуждал с Гёте замыслы новых драм – наибольшие надежды Гёте связывал с «Димитрием». Он неоднократно говорил о том, что это будет лучшая пьеса Шиллера, а после
1311
Grumach 5, 539.
8 февраля 1805 года у Гёте вновь случается опоясывающий лишай. На этот раз болезнь поражает глаза, но опасности для жизни нет. Шиллер, сам мучимый недугом, обеспокоен. Он плачет. Когда кризис преодолен, Гёте пишет другу: «Вообще же я чувствую себя хорошо, если совершаю днем верховую прогулку» [1312] . Шиллер тоже покупает себе лошадь, но до верховых прогулок дело не доходит.
В последний раз друзья встречаются 1 мая по пути в театр. Они обмениваются всего парой слов. Гёте решает вернуться домой, он себя неважно чувствует. Неокрепшему Шиллеру этот поход в театр тоже не пошел на пользу – болезнь снова свалила его. В последнем письме от 27 апреля 1805 года Гёте посылает ему краткий конспект своего «Учения о свете» и комментарии к «Племяннику Рамо». Шиллер читает и то, и другое. Отмучившись еще несколько дней, вечером 9 мая он умирает.
1312
Переписка, 2, 473.
Меньше чем через час новость о его кончине доходит до дома на Фрауэнплан. Первым ее узнает Мейер, но ему не хватает мужества передать ее Гёте. Он уходит из дома не попрощавшись. Гёте обеспокоен, он чувствует, что от него что-то скрывают, но не уверен, что хочет знать больше. Кристиана уже знает о случившемся и закрывается у себя в спальне, чтобы не тревожить Гёте. На следующий день утром она говорит Гёте о смерти друга. Он закрывает глаза руками и ничего не говорит. Когда его спрашивают, хочет ли он в последний раз взглянуть на покойного, он в ужасе восклицает: «О нет! Разрушение!» [1313]
1313
Grumach 5, 589.
На похороны 11 мая Гёте не приходит по причине болезни. Он терпеть не может смерть. «Без предупреждения и без большого шума появился он в Веймаре, – скажет Гёте позднее, – и без большого шума снова покинул нас. Я не могу сказать, что люблю парады смерти» [1314] .
Цельтеру он пишет три недели спустя: «Я думал, что потеряю себя, а потерял друга и вместе с ним половину всей моей жизни» [1315] . К счастью, вскоре после смерти одного любимого друга в жизни Гёте должен был появиться другой – Карл Фридрих Цельтер, каменщик и композитор из Берлина. В последующий – и последний – период жизни Гёте ему суждено было стать самым его близким и значимым другом.
1314
Grumach 5, 565.
1315
MA 20.1, 98 (1.6.1805).
Заметки на полях: рабочая лошадка и Пегас
Гёте, этот гениальный «летун» и баловень судьбы, отправляется в Веймар словно для того, чтобы наконец начать развиваться «на плоской земле». Когда учишь других, учишься сам, любил он повторять. Но чему он может научить молодого герцога Карла Августа? В государственных делах он и сам не силен: он не знает, как управлять страной. До сих пор он прочел лишь своего Юстуса Мёзера и проникся его либерально-консервативными рекомендациями: хранить традиции, развивать и бережно обновлять уникальное своеобразие страны – так называемый разум места. С помощью этих нехитрых принципов он надеялся сориентироваться в новой ситуации. Однако жизнь распорядилась иначе. Гёте готовился прилежно трудиться и приносить практическую пользу,
а оказался вовлеченным в веселые проделки и кутежи. В первые годы знакомства Гёте с герцогом жизнь в его окружении определялась запросами молодости: охота, ночевки в лесу, любовные похождения, пьяные кутежи. Гёте всегда рядом – как друг и как Maitre de plaisir, который, впрочем, на правах старшего то и дело взывает к голосу нравственности и рассудка. Этого, во всяком случае, ждали от него при дворе, хотя многие сомневались, что он на такое способен: воспитатель-де сам нуждается в воспитании, и гений только подзадоривает герцога своими гениальными замашками. Гёте столкнулся с недоверием, да ему и самому еще не до конца было ясно, какую роль он должен был, а главное – хотел играть на новом месте.Быть просто писателем он, во всяком случае, не хотел. В этом своем намерении он всякий раз убеждался, когда к нему в Веймар приезжали друзья, в частности, Клингер и Ленц – с ними Гёте держал себя отстраненно. К тому времени писательство с его хвастливой беззаботностью уже казалось ему сомнительным занятием. Поэзия – это прекрасно, но управлять жизнью она не способна. Тот, кто не разбирается ни в чем, кроме литературы, еще слишком мало знает о жизни. Ажитированные литераторы отталкивали его, но и от благочестивых и претенциозных поэтов вроде Клопштока он не терпел моральных нотаций.
Литературу Гёте пока оставил в стороне, хотя его письма того периода, и в первую очередь послания Шарлотте фон Штейн, нашпигованы стихами, написанными на случай, без претензии на вечную славу. Главной своей задачей он считал научиться «править» – выполнить ее он поклялся себе во время своего зимнего путешествия на Гарц, на заснеженной вершине Броккена. Он с головой окунулся в служебные дела и постепенно набрался опыта во многих областях, начиная с дорожного строительства и школьного образования и заканчивая государственными финансами и армией. Попробовал он силы и во внешней политике, выискивая возможности сохранить нейтралитет Веймарского герцогства в ситуации противостояния между соседней Пруссией и империей Габсбургов. Во время своего первого и последнего посещения Берлина Гёте примерил маску рассудительно-бесстрастного дипломата. Однако его любимым коньком были горные рудники – о них он проявлял особую заботу в первые годы своей службы, впрочем, без какого-либо экономического успеха.
Эти занятия пробудили в нем интерес к естественно-научным изысканиям. Его манили загадки истории земли, он собирал камни и окаменелости, минералы и ископаемые остатки организмов, изучал анатомию, коллекционировал кости и скелеты.
Какое-то время ему удавалось чередовать езду на рабочей лошадке и прогулки на Пегасе. Важно было лишь не позволять им мешать друг другу, как это случилось в ту пору, когда он работал над «Ифигенией» и в то же время объезжал герцогство, набирая рекрутов. Тогда им завладела идея чистоты. Чистым и четким должно быть разделение двух сфер: искусство, с одной стороной, а деятельная жизнь – с другой. У каждой сферы своя логика, которая требует особого умения и особой самоотдачи. Идея чистоты подразумевает добросовестное исполнение обязанностей, т. е. соответствие действий требованиям той или иной сферы, а в личностном плане она означает аскетизм: дисциплину, самоконтроль, отречение, честность или молчание.
После восьми-девяти лет жизни в Веймаре Гёте стал замечать, что уже неплохо справляется с повседневными задачами, но теперь у него есть основания опасаться, что иссякнут его поэтические силы. Он искал ответа на вопрос: есть ли у него как у писателя будущее или только прошлое? Может ли он довести хоть что-нибудь до конца, или же теперь ему не остается ничего иного, как собирать воедино фрагменты неоконченных произведений? Его бегство в Италию имело своей целью не только посещение этой колыбели искусств: он хочет убедиться, что он сам еще может называть себя художником и поэтом. Счастливым возвращается Гёте в Германию: он принадлежит искусству, правда, как поэт, а не как художник, против чего он бы тоже не стал возражать. Но, будучи поэтом, он не хочет увенчать себя терновым венцом, не хочет быть жертвой. Он не Тассо, которого приводит в отчаяние мирская жизнь, он выше этого противостояния между человеком искусства и человеком мира. Он осознает существующие противоречия, но не разрывается между ними. Гёте возвращается из Италии независимым и уверенным в себе человеком.
Чем бы он ни занимался – государственной службой, наукой или искусством, он старался делать все, на что был способен, и сочетать разные виды деятельности таким образом, чтобы они взаимно поддерживали и стимулировали друг друга. Незадолго до поездки в Италию он потерял это равновесие, так как уже не совсем понимал, где для него находится центр тяжести. В Италии Гё те обрел его вновь, осознав, что главное для него – искусство. По возвращении в Веймар он сохранил эту убежденность, но теперь ему предстояло восстановить и утраченное равновесие. Решающую роль здесь сыграла дружба с Шиллером, который не только настойчиво возвращал его к искусству, но и помог осознать своеобразие своей личности и творчества так, как прежде он об этом даже не задумывался. До сих пор поэзия была для него чем-то вроде увлечения, теперь же, когда шиллеровское возвышенное понимание искусства подстегнуло и его честолюбие, он занялся поэзией с профессиональной серьезностью и некоторой отстраненностью. В центре внимания оказалась техническая, формальная сторона творчества. Оба друга достигли такого уровня самосознания, что в конечном итоге почувствовали себя учителями в пространстве немецкой литературы. Шиллер привнес в этот союз идею уверенного владения материала, Гёте – идею естественной чистоты.