Гёте. Жизнь как произведение искусства

Примерно двадцать лет назад Гёте начал записывать свои наблюдения и проводить эксперименты. Папки, куда он складывал свои заметки, таблицы цветов и наброски, становились все толще и толще. За исключением двух небольших статей в начале 1790-х годов, ничего из этого материала опубликовано не было. Гёте заказал себе большой бумажный пакет, куда он мог складывать все, что относилось к этой теме. Кое-что он успел обсудить с Шиллером, и тот помог ему упорядочить накопившийся материал. В начале 1798 года Шиллер в одном писем указал Гёте на то, что из его записей не всегда понятно, о чем идет речь – о свете и световых эффектах или об особенностях и деятельности глаза [1384] . Это побудило Гёте к более четкому различению физиологических цветов (т. е. связанных с активностью глаза), с одной стороны, и физических и химических – с другой; иными словами, отныне он стал разделять субъективные и объективные цвета.

1384

Переписка, 2, 50.

Всякий раз, когда его терзали тревожные внешние обстоятельства или внутреннее беспокойство, Гёте находил убежище в исследованиях цвета. Свои наблюдения на этот счет он записывал и на поле боя во Франции, и во время осады Майнца в 1793 году. Удивительная непротиворечивость природы действует успокаивающе, любил он повторять. Со временем материалов накопилось так много, что в 1803 году он наконец провел генеральную ревизию и уничтожил все, что устарело или утратило актуальность. «Не стоит беречь шлаки, коль скоро хочешь получить металл» [1385] , – писал он Шиллеру, который убеждал его представить «Учение о свете» общественности. После смерти Шиллера Гёте начал постепенно отдавать отдельные рукописи в печать, хотя в целом труд еще не был готов. Он хотел сам создать для себя такие условия, которые принудили бы его работать быстрее. Неблагодарная задача понукать нерасторопного автора легла на плечи йенского издателя Фромманна. Гёте тогда писал Шиллеру, что питает «только одно желание – развязаться с хроматикой» [1386] . Когда 16 мая 1810 года его труд о свете вышел наконец в двух томах с приложением с иллюстрациями, это, как он не без иронии писал впоследствии в «Анналах», был его личный «день освобождения» [1387] , тогда как день победы над Наполеоном, названный позднее «днем освобождения», для него таковым не был. Пока кругом бушевали патриотические страсти, Гёте предавался спокойным размышлениям о прафеноменах света и тьмы и об их смешении – мутности, воспринимаемой глазом как цвет.

1385

Там же, с. 418.

1386

Переписка, 2, 158.

1387

MA 14, 215.

Основная мысль гётевского учения о цвете, решительно опровергающего теорию Ньютона, гласит: цвета не содержатся в свете, и увидеть их при воздействии света как спектральные цвета можно благодаря преломлению. Свет, по утверждению Гёте, не может содержать ничего, что темнее его самого. Цвет возникает тогда, когда свет сталкивается с темнотой и смешивается с ней или когда он пронизывает более темную среду. Ближе всего к свету возникает желтый: это затемненный свет. Ближе всего к темному – синий: это освещенная темнота. Смешение этих двух основных цветов дает зеленый. Так получается цветовой треугольник из синего, желтого и зеленого, находящегося в нижней вершине треугольника. Завершение этой системы в цветовом круге достигается лишь тогда, когда два основных цвета – синий и желтый – трансформируются, или, если говорить словами Гёте, повышаются за счет большей темноты: так синий становится фиолетовым, а желтый – оранжевым; в красном эти повышения фиолетового и оранжевого соединяются. Таким образом, мы имеем полярность основных цветов – желтого и синего, затем их повышение в сторону красного и их смешение в направлении зеленого. Так, через полярность и повышение, замыкается цветовой круг: слева находится синий, справа – желтый, наверху – красный, внизу – зеленый, а между ними – переходные цвета: желто-зеленый, коричневый, светло-красный и так далее. Таким образом, мы всегда имеем дело с затемнением или осветлением основных цветов, а также с наложением и смешением. При всем при том главный принцип остается неизменным: свет – это прафеномен, его нельзя разложить на элементы или свести к чему-то еще. Но что есть свет сам по себе, в чем заключается его сущность или его субстанция? – этот вопрос Гёте не интересует. Почему? Потому что он, вполне в духе современной науки, исследует не сущность объекта, а его воздействие. Опять возникает вопрос: почему? Потому что о сущности чего бы то ни было мы в принципе ничего не можем знать, а узнаем о том или ином феномене только постольку, поскольку он воздействует на окружающий мир и в конечном итоге на нас. Место этого воздействия есть совокупность наших чувственных и умственных впечатлений, причем не только у каждого индивида в отдельности, но в обмене и сопоставлении различных точек зрения и разного опыта. Отдельный человек – это организм, способный воспринять встречающуюся ему природу, но человечество в целом – это гигантский организм, который, по крайней мере в тенденции, способен понять эту природу, причем как свою собственную, так и окружающую его. В одном из писем к Шиллеру Гёте писал, что природа ловко прячется, не позволяя людям объединить свои познавательные усилия. Если бы это было возможно, если бы человечество действительно могло стать единым субъектом познания, то спали бы все покровы, и природа была бы для нас как открытая книга, каковой она в реальности не является. Но даже не имея возможности охватить и понять весь текст, мы все-таки умеем читать. Читать книгу природы – значит скрупулезно регистрировать ее воздействие на нас, совершенствовать собственное восприятие и способность к суждению, сопоставлять различные воздействия друг с другом и так далее. Наша реальность в целом состоит из этих самых воздействий. Выйти за их границы мы не в состоянии – Гёте подчеркивает эту мысль уже в предисловии к своему «Учению о цвете»: «Ибо, собственно, все наши попытки выразить сущность какого-нибудь предмета остаются тщетными. Воздействия – вот что мы обнаруживаем, и полная история этих воздействий охватила бы, несомненно, сущность каждой вещи» [1388] .

1388

Учение о свете, 5.

Поэтому Гёте в его учении о цвете интересует не так называемая сущность света, а его воздействия в столкновении с препятствующими, преломляющими, затемняющими элементами. Из этого столкновения и возникают цвета. Таким образом, тема этого труда – не сущность света, а его воздействия, или, как он опять-таки подчеркивает в предисловии, «деяния света, деяния и претерпевания» [1389] . Уходя от вопроса о сущности и ограничиваясь изучением воздействий, Гёте, с одной стороны, отказывается от метафизической спекуляции:

1389

Там же.

Вот зрелище! Но горе мне: Лишь зрелище! <…> Мне дух земли родней, желанней [1390] .

Это слова Фауста из его первого монолога, где он прощается с неоплатоническим миром идей. «Дух земли», к которому он взывает, впоследствии оказывается слишком могущественным, но, несмотря на это, Фауст на верном пути – это путь земных, зримых воздействий, и себя самого он тоже освобождает для новых свершений. Вопрос о том, почему ему понадобилась помощь Мефистофеля, мы рассмотрим позднее.

1390

СС, 2, 23–24.

С одной стороны, ограничиваясь миром воздействий или феноменов, Гёте отвергает умозрительную метафизику. Однако одновременно с этим он отвергает и соблазн выйти за пределы наглядности. Не позволяя реальности раствориться в метафизике, он противостоит и ее исчезновению в математической абстракции. Первый протест направлен против почтенной платоновской традиции, второй – против вдохновленного Ньютоном духа современного естествознания, теряющегося в не наглядных абстракциях. Насколько мощным может быть обратное влияние этой не наглядности, в которую устремятся интеллектуальные течения модерна, на наглядную реальность, Гёте в свое время не мог даже догадываться. Однако то, что действия человека, совершаемые внутри не наглядного или исходя из него, могут быть неустойчивыми, непредсказуемыми и жестокими, что они приводят к утрате ориентиров и в результате к нравственному упадку, он очень хорошо осознавал. Он предугадывал этот прометеевский стыд за созданное и содеянное, стыд человечества за то, что оно не может вообразить последствия собственных действий.

Изначально Гёте вовсе не собирался спорить с Ньютоном. К протесту против его учения его подтолкнуло одно знаковое происшествие, которое он описывает в «Исторической части» своего учения о цвете. Произошло оно в 1790 году. Один ученый, а именно надворный советник Кристиан Вильгельм Бюттнер, одолжил Гёте призмы. Гёте так и не воспользовался присланными ему приборами, но вот подошло время возвращать их владельцу, и в последний момент он все же распаковал одну из призм и посмотрел сквозь нее на белую стену свой комнаты. И в этот момент его осенило! Рассказ об этом происшествии напоминает историю обращения Августина в христианство, когда тот последовал призыву: «Бери и читай!» В одном случае – чтение Библии, в другом – взгляд сквозь призму: «Я ожидал увидеть, помня Ньютонову теорию, что вся белая стена окрашена по различным ступеням, и свет, возвращающийся от нее в глаз, расщеплен на столько же видов окрашенного света. Каково же было мое удивление, когда рассматриваемая сквозь призму белая стена оставалась, как и прежде, белой, и лишь там, где она граничила с чем-либо темным, показывался более или менее определенный цвет. <…> Мне не пришлось долго раздумывать, чтобы признать, что для возникновения цвета необходима граница, и, словно руководимый инстинктом, я сразу высказал вслух, что Ньютоново учение ложно» [1391] .

1391

Избранные сочинения по естествознанию, 350.

Впоследствии ничто не могло заставить Гёте отречься от результатов этого спонтанного эксперимента. В «Полемической части» учения о цвете он с ехидством замечает, что еще никому не удавалось снова получить белый, соединив цветные лучи или смешав цветные частицы. Когда же Ньютон попытался сделать что-то подобное, то у него вышло «нечто мышиного, пепельного или гранитно-серого цвета, напоминающее строительный раствор, пыль или дорожную грязь». Остается только пожелать, продолжает Гёте, «чтобы все сторонники Ньютона носили нательное белье подобного цвета, и тогда по этому признаку их можно будет отличить от других, разумных людей» [1392] .

1392

MA 10, 442.

Таким образом, белый цвет – это не синтез, а лишь начало всякого синтеза. Белый является одним из источников цвета наряду с другим, а именно с темнотой. Из их полярности возникают мутности, смешения, повышения – одним словом, все, что составляет цветной мир. Отсюда цветовое многообразие и в целом пестрота нашей жизни.

Цвета открыли Гёте путь к пониманию основных эмоциональных состояний человека. В тексте «Учения о цвете» он говорит об этом еще довольно сдержанно, в частности, в параграфе 920 мы читаем: «Впрочем, будет лучше, если мы и под конец не станем давать повода для упреков в бездоказательном умствовании» [1393] . В тот же период в других заметках, а также впоследствии Гёте высказывается на этот счет гораздо яснее. Так, например, дневниковая запись от 26 мая 1807 года гласит: «Любовь и ненависть, надежды и страхи – все это лишь различные состояния нашего замутненного внутреннего мира, через который дух смотрит либо в сторону света, либо в сторону тени. Если сквозь эту замутненную органическую среду мы смотрим в сторону света, то мы любим и надеемся; если же наши взоры направлены в сторону тьмы, мы ненавидим и боимся» [1394] .

1393

MA 10, 263.

1394

Tgb III, 1, 315 (25.5.1807).

В своем «Учении о цвете» Гёте претендует на открытие великих, фундаментальных законов, и поэтому в данной области он, недавно имевший честь лично беседовать с Наполеоном, сравнивает себя с великим императором. Наполеон принял и «осветлил» мрачное наследие французской революции, но и самому Гёте, как он впоследствии объяснял Эккерману, досталось не менее мрачное наследство – «ошибка в учении Ньютона» [1395] , которую он должен был прояснить. Как и Наполеону, ему приходилось действовать жестко, чтобы победить противников, – отсюда и тот воинственный дух, с которым он подходил к своим научным изысканиям. В предисловии к «Учению о цвете» тоже слышится угроза: «Таким образом, здесь не может идти речь о длительной осаде или затянувшейся междоусобице. Скорее, мы видим это восьмое чудо света уже как покинутую обитателями, грозящую обвалом древность, и сразу, безо всяких колебаний, готовы сносить его с конька и крыши, чтобы солнце заглянуло наконец в это старое гнездо крыс и сов» [1396] .

1395

Эккерман, 127.

1396

Избранные сочинения по естествознанию, 264. Перевод несколько изменен. – Прим. пер.

Гёте видит и подает себя как защитника света в борьбе против мракобесов современной ему науки. «Я познал свет во всей его чистоте и правде, – говорит он Эккерману, – и считал своим долгом за него вступиться. Противная же партия всерьез намеревалась его замутить, утверждая, что тень – частица света» [1397] .

Современные ученые признают правоту Гёте разве что в отношении физиологических цветов – прежде всего его открытие так называемых последовательных образов. После длительного восприятия какого-либо цвета самостоятельная активность глаза порождает дополнительный цвет, в соответствии с цветовым кругом: желтый вызывает появление фиолетового, оранжевый – синего, а пурпурно-красный – зеленого цвета. Соответствующий эксперимент легко провести самому: для этого необходимо в течение продолжительного времени смотреть на определенный цвет, а затем перевести взгляд на белую поверхность. Какой-то момент глаз будет видеть дополнительный цвет. «Эти явления чрезвычайно важны, так как указывают нам на законы зрения <…>. Глаз при этом требует, собственно, цельности, и сам в себе замыкает цветовой круг» [1398] .

1397

Эккерман, 469.

1398

Избранные сочинения по естествознанию, 291.