Гиблые земли
Шрифт:
То, что жило в поселке, должно было оставаться там.
Из леса брат с сестрой выбрались около десяти вечера, вымотанные, но счастливые и готовые принять с великой радостью головомойку от Катиной мамы.
Оба думали, что на этом все и закончится.
Но все только начиналось.
Дверь в дом была прикрыта, но не заперта. Она выглядела тяжелой на вид, должна была со скрипом поворачиваться в петлях, а то и вовсе не поддаваться – сколько лет ее не открывали? Ян, наверное, кое-как сумел отворить.
Лизавета
Она сделала глубокий вдох, сжала челюсти и открыла дверь. Та не заскрипела, не застонала. Пропустила гостью в дом, отворилась легко, как в сказке.
В страшной сказке.
Никакой прихожей, сеней или чего-либо подобного. Внутри оказалась всего одна комната, но выглядела она больше, чем казалось снаружи. Лизавета вспомнила, что в книгах про Гарри Поттера схожий эффект был у палатки: снаружи – крошечная, внутри – многокомнатная.
Не успела Лизавета очутиться в доме, как дверь за ней закрылась. Тихо и мягко, сама по себе. Комната была пуста, если не считать стола возле окна да двух широких лавок вдоль стен. На столе стояла свеча; стены, сложенные из толстенных бревен, были черными, будто прокопченными, однако ничего похожего на очаг не имелось.
Тут было намного холоднее, чем на улице: на ум пришло сравнение с морозильной камерой. Лизавета моментально замерзла. Холод не был влажным – никакой сырости, оседавшей на стенах. Напротив, в чудном доме было сухо, как в пустыне, казалось, песок забивался в нос, в горле першило.
Песок вечности…
Лизавете подумалось, что она перенеслась во времени, очутилась в первобытном, царившем до сотворения времен темном холоде. Тогда планета была совсем юной, а вымершие ящеры были ее хозяевами. Нет, скорее всего, это еще более древнее время: до эпохи динозавров оставались миллионы лет.
«Ненормальное место, и мысли приходят ненормальные», – подумала Лизавета и позвала мужа.
Ей не ответили.
– Ян, ты здесь? Отзовись!
Снова слова угодили в пустоту.
Свет свечи не мог разогнать мрак, дальний конец комнаты и углы совершенно не просматривались, и от мысли, что там может таиться кто угодно, любая опасность, Лизавете сделалось совсем плохо.
«Фонарь!» – вспомнила она и вскинула его, как меч, направила в один из углов, возле окна.
Белый свет вспорол тьму, и Лизавета на мгновение почувствовала облегчение, но заметила еще одну странность. Луч не достигал стены, свет не касался ее, точно Лизавета светила фонарем не в угол, а в тоннель – черный, длинный, уводящий в бесконечность. Или в бездонный колодец.
«Так не бывает», – в смятении думала молодая женщина, вглядываясь в плотную, как войлок, темень.
Она отвела луч оттуда, зашарила им по стенам, направляя то в одну сторону, то в другую. Деревянный, грубо срубленный стол, лавки, стены – и углы, превратившиеся в коридоры.
Свет фонаря замигал и стал тускнеть, точно ему не хватало сил, и Лизавета испуганно вскрикнула, отпрянула, прижалась спиной к стене,
свободной рукой обшаривая ее в поисках двери.«Яна здесь нет. И мне надо уходить».
Двери не было. Не было и все тут!
Лизавета, подвывая от отчаяния, повернулась лицом к тому месту, где прежде был вход в дом. Она возила ладонью по бревнам, стараясь отыскать его, и в этот миг луч фонаря, зажатого в руке, стал гораздо ярче, чем был до того.
За спиной послышался шорох. Кажется, он шел из одного из непроглядных углов, того, что возле оконца. Лизавета резко развернулась и посветила туда.
Там стояла человеческая фигура.
«Ян!» – хотела крикнуть Лизавета, но не крикнула, потому что это был не он.
Кто-то в черном длиннополом одеянии стоял спиной к Лизавете. Сгорбленная фигура, крупная голова, настолько сильно втянутая в плечи, что казалось, будто шеи нет вовсе, длинные седые космы…
В углу стояла старуха. Откуда она взялась? Никого не было минуту назад.
«А углы-колодцы? Бесконечная чернота, из которой могло выползти что угодно, даже…»
Старуха начала поворачиваться.
Не просто старуха, поняла Лизавета в ту страшную минуту.
Ее личный ужас, существо, обитающее в кошмарах.
«Господи, мамочка, это она! Это…»
Лизавета не смогла додумать. И смотреть на старуху тоже не могла. Выронила фонарь, прижала ладони к лицу и завопила.
Раздался грохот открывшейся и ударившейся о стену двери.
Кто-то обхватил Лизавету за плечи, прижал к своему телу.
– Лизавета! Милая, ты что?
Она билась, продолжала вопить и плакать.
– Успокойся, все хорошо, это я, Ян! Все хорошо, – твердил он, уводя жену из жуткого безуглого дома.
Спустя некоторое время они сидели возле костра, который Ян поспешно разложил заново: Лизавета не могла оставаться в темноте, мерзла, тряслась от холода и пережитого ужаса. Ей нужен был живой огонь, чтобы согреться и успокоиться.
Закутанная в одеяло, она сжимала в ладонях кружку горячего чая, заваренного Яном. Когда зубы перестали стучать о край кружки, подняла глаза на мужа и спросила:
– Где ты был? Я проснулась одна.
– В туалет захотел, – ответил он. – Меня не было-то всего ничего. Когда вернулся, забрался в палатку, тебя там не оказалось. Я обратно вылез, стал звать, искать, ты не отзывалась, потом я услышал крики. Зачем ты полезла в дом?
– Тебя искала.
– Меня? Но чего ряди я…
Лизавета резко повернула голову и поглядела в сторону домов.
– Это ты погасил свечу? Она больше не горит.
Ян недоумевающе смотрел на жену.
– Свечу? Ты о чем? Когда я вошел, в доме было темно, как в гробу. Никакой свечи.
Лизавета сделала глоток и закашлялась, кипяток обжег горло, выступили слезы.
Ян сел ближе и хотел обнять ее, но она сбросила его руку.
– Там была свеча! Была! – яростно проговорила Лизавета, точно муж был в чем-то виноват. – Я видела горящую свечу, решила, что ты в доме, пошла за тобой!
– Лизавета, ты чего? Подумай, что мне там делать? – возмутился он.