Гиблые земли

Было утро вторника – обычного летнего дня, одного из многих. Они с Катей собирались в Константиновку, в райцентр: там с начала недели открылась передвижная выставка восковых фигур, приехали аттракционы, но они для малышей. Роман был настроен скептически, смотреть на пыльных, топорно сделанных провинциальным умельцем уродцев из воска ему не особо хотелось, но Кате было любопытно.

День обещал стать самым обыкновенным, но обманул ожидания. Того, на что, вытаращив глаза, смотрел сейчас Рома, попросту не могло здесь быть.

Они с Катей увидели нечто подобное в поселке В-26, в сгоревшем доме, который приняли за целый. Но и тогда убедили себя, что им почудилось.

«Обоим одно и то же?» – скептически спрашивал себя Роман и отвечал: «А что такого? Всякое случается».

Однако здесь, в уютной Катиной комнате, которую временно занял двоюродный брат, взяться этому было неоткуда. А оно взялось.

Один из углов комнаты сочился чернотой, как запущенная рана сочится гноем. Угол почернел полностью, потеки и разводы неспешно, лениво ползли вниз по стенам, растекались по потолку. Сантиметр за сантиметром поглощая чистое пространство, распространялись по комнате вместе с назойливым, затхлым, кисловатым запахом, который господствовал в квартирах, куда заходили Рома с Катей. Чернота сплетала узоры, жадные зловонные щупальца растягивались во все стороны.

Романа затошнило.

Он скатился с кровати, едва не порвав простыню, которая цеплялась за ноги, как живая. Не отводя взгляда от одолевавшей комнату тьмы, Рома с трудом нашарил одежду, небрежно брошенную с вечера на стул. Натянул шорты, схватил футболку и босиком выскочил из комнаты.

Сердце колотилось в горле, мешая дышать. Роман провел по лицу ладонями – они оказались по-лягушачьи ледяными и влажными.

Что делать?

Тетя Зина на работе. Катя еще спит. Роман на цыпочках прошел по коридору, глянул на стену «залы», на которой висели часы. Восемь пятнадцать.

Роман кинулся в комнату, где спала сестра: надо будить Катю и бежать отсюда, пока не поздно, пока оно не захватило весь дом! Взялся уже за ручку, но тут ему пришло в голову, что, возможно, он что-то не так понял.

Ночной кошмар, мысли о походе в поселок, которые, как их не гони, одолевали, общая нервозность, не покидавшая Романа с субботы – все это могло сыграть с ним дурную шутку. Мозг и не на такие выверты способен! А дело, может, в обычной плесени – бывает же черная плесень. Или на чердаке что-то пролилось, потекло вниз.

Хорош он будет, если перепугает Катю на ровном месте, выставит себя придурком, который испугался пролившейся сверху воды!

Нет, нужно посмотреть еще раз. Убедиться. И, если все так, как ему привиделось, тогда надо бежать, будить Катю, бить тревогу.

Роман подошел к двери, прислушался. В комнате было тихо. Но это ничего не означало – ни плохого, ни хорошего. Он взялся за ручку, чувствуя, что трясется как заяц.

Раз, два, три!

Он приоткрыл дверь, готовый к чему угодно: к комнате, затянутой вязкой чернотой, похожей на тину, к лужам воды на полу, к признанию себя болваном из-за того, что принял обычную плесень за инфернальное нашествие…

Но не увидел ничего.

Перед ним было обычное помещение. Без намека на какие-либо чудовищные изменения. Роман вошел, осмотрелся, потрогал стены, постоял, уставившись в угол, из которого расползались черные побеги.

«Оно предупреждало, – отстраненно подумал парень. – Давало понять, что никуда я от него не сбежал. Мне не померещилось: никогда же не чудилось ничего».

Можно попытаться сказать себе, что виной всему живое воображение и стресс, но Роман отбросил эти попытки. Взрослый, рациональный человек продолжал бы до последнего цепляться за якоря материализма, логики, наукообразия, но Роман был подростком и еще не разучился верить себе, своим ощущениям.

Он чувствовал, хотя не мог четко сформулировать, что все изменилось с того дня, как они с Катей побывали в поселке. Поблизости словно образовалась и день за днем расширялась дыра, откуда выглядывало неведомое нечто, следило желтыми безумными глазами, грозило утянуть за собой.

В тот вечер ребята прибежали домой запыхавшиеся, измочаленные, взмокшие. Вид у них был такой измученный, что Катина мама не стала кричать и отчитывать брата с сестрой.

– Прихожу – записка! Ночь на дворе! Где вас носит? – говорила она больше для проформы, потому что на самом деле испытывала облегчение и радость: не пропали, не сбежали, живы и здоровы.

– На озере были, в поход ходили, – сказала Катя, а Роман подтвердил ее слова вялым кивком головы.

– Читать я умею, – вздохнула тетя Зина. – Давайте-ка по очереди мыться, потом ужинать садитесь. Есть хотите?

Они хотели, и, глядя, как дети поглощают макароны по-флотски, Зинаида подумала, что дочь и племянник на себя не похожи. Притихшие, боязливые.

– Все нормально? – спросила она. – Ничего не случилось? Не врите только!

Сказать ей правду они не могли, поэтому дружно соврали, мол, замечательно, лучше не бывает. Хорошо еще, что мама Кати про рюкзак не спросила, пришлось бы врать, где посеяли, почему.

Но тетя Зина не заметила пропажи. Ребята ушли спать, и Роман немного завидовал Кате: она не одна, с мамой. А ему было страшно оставаться ночью в комнате, хотя он уже лет с двенадцати перестал бояться темноты.

Думал, не заснет, проворочается всю ночь, но заснул и даже отлично выспался. Минули воскресенье и понедельник, не принеся с собой ничего экстраординарного, как выражался отец. Только ощущение расползающейся дыры – холод, зуд между лопаток. И покалывание, словно кто-то смотрит, а ты кожей чувствуешь взгляд, усиливалось. Но от этого можно отмахнуться.

А от проявившейся болотной черноты не отмахнешься.

Сейчас пропала – потом снова появится.

Роман заправил кровать, взял сотовый и пошел на кухню. Поставил чайник, положил в тарелку еще теплую кашу, заботливо приготовленную тетей Зиной. Мама тоже всегда готовила завтрак, заставляла Рому есть, приговаривая, что это полезно. Он кривился, противился, ел с неохотой…

А когда мамы не стало, выяснилось, что Рома привык завтракать. Это было ужасно: приходить утром на кухню и видеть пустой стол, а у плиты – никого. Не в еде было дело (готовить для себя он худо-бедно научился), а в том, что никого на свете больше не волновало, сыт Роман или голоден, будет у него болеть желудок или нет.

Прежде чем сесть за стол, он вышел в сад, решил набрать им с Катей малины – как раз поспевать начала. Роман не столько любил ее вкус (часто попадалась кисловатая, и косточки постоянно в зубах застревали), сколько запах. Свежий, сладкий, навевающий хорошие мысли.

Парень набрал целую миску ягод и, вернувшись на кухню, увидел Катю. Бледная, невыспавшаяся, она возила ложкой по тарелке, на малину взглянула равнодушно и отвернулась.

– Ты как? – спросил Роман.

– Нормально. Спала плоховато, – отозвалась сестра.