Гиблые земли

Борис не учел того, насколько сильно разросся ставший нехоженым лес, того, что нет у него навыка ориентироваться на местности (а если и был когда-то, то он его утратил). И злой воли «гиблых земель», как называла их бабушка (он надолго забыл, а теперь вспомнил это, как и многое другое), не учел тоже.

Результатом стало то, что он заблудился, – сделал то, над чем всегда иронизировал.

Его раздражало, когда люди самонадеянно отправлялись на поиски приключений в лес или горы, будто это сквер в черте города, понятия не имея, как поставить палатку, пользоваться компасом, разложить костер, искать дорогу. Они считали, что дикая природа – нечто вроде парка развлечений, где все к услугам посетителей, а за каждым деревом – палатка с мороженым и соками.

Незамутненные идиоты часто пытаются лезть в горы без тренировки и снаряжения; идут в лесную глушь, а потом их ищут с собаками и вертолетами. Борис был убежден: любители не должны воображать себя профессионалами, на природе нужно держаться привычных маршрутов и проторенных дорог, не следует лезть в горы и огромные лесные массивы.

Был убежден – однако наступил на эти грабли. Извинить его могло лишь то, что он никак не предполагал, что близ Быстрорецка окажется непролазная чаща. И обстоятельства были, прямо сказать, экстремальные.

Борис с каждым шагом забирался дальше и дальше, туда, где деревья стояли все плотнее, сжимая вокруг него кольцо. Начался и закончился дождь, в лесу было сыро, но путник мучился от жажды. Телефон выронил, потерял, не помня, где и когда.

Но, как оказалось, то было еще далеко не самое страшное.

Борис осознал это, как только лес расступился, и он оказался на поляне, где стояли три дома. Едва глянув на них, Борис с трудом подавил желание припустить обратно в чащу («Пока меня не заметили!»), но двинуться с места не удавалось. Мужчину словно парализовало.

К тому же его давно заметили, теперь он знал это наверняка. У них были на Бориса свои планы; прошло несколько минут – и он понял, какие именно. Его озарило, теперь он ведал, помнил со всеми подробностями – и про бабушку, и про чудовищ, и про то, что уже бывал тут.

«Ты обещала, что я все забуду, – мысленно обратился он к бабушке, – и я забыл. Ты велела возвращаться только в крайнем случае, а лучше не делать этого вовсе. Но я ослушался, и вот я здесь».

Лицо бабушки стояло перед внутренним взором, ее голос звучал в ушах. «Дурное» и «плохое», случившееся много лет назад в глухом поселке, ожило в памяти, и не сказать, что Борис был этому рад. Бабушка сумела сделать так, что его память заснула на долгие годы, пусть бы спала и дальше!

В бабушке жила магия, и неважно, что отец и мать Бориса считали ее старой чудачкой, слегка сбрендившей на своих «сказках», которые оказались вовсе не сказками. Бабушка владела Знанием, Борис видел это своими глазами. Она приводила его сюда много лет назад, ему тогда было семь, он только-только в школу пошел. Показала это место, поведала о нем.

А потом, когда началось «дурное», закончившееся «плохим», когда маленький Боря увидел, что стояло за смертями его земляков, бабушка сказала, что сумеет прекратить это. Должна, больше некому. Ей для этого нужно уйти, Боря знает, куда, он видел то место (эту самую поляну с домами). Больше они никогда не увидятся, но это ничего, главное, что он будет жив, другие люди – тоже. Боря плакал и не хотел отпускать бабушку, но она твердила, что иначе нельзя, больше никто не поможет, люди будут умирать.

Родителям, наверное, она тоже что-то сказала – так, чтобы они поняли. Потому что, когда бабушка ушла в лес и не вернулась, они не стали искать ее. Просто взяли и уехали из «Веника», как и остальные жители, не вспоминали о ней никогда, делали вид, что бабушки не существовало.

А может, тоже позабыли, как забыл сам Борис.

Он стоял, вымокший, уставший и несчастный, смотрел на дома – кривобокие, но монументально-прочные, ассиметричные, неправильные и жуткие в своей неправильности. Стоял и думал, что остается на месте.

Только это было не так.

Внезапно внутри него что-то дрогнуло, будто порвалось, и в глазах стало темно. В следующий миг Борис понял: это не в глазах потемнело, а он оказался в неосвещенном помещении, в одном из домов, не понимая, как там очутился.

«Вот так штука!» – не успев испугаться, поразился он.

За спиной хлопнуло. Борису не нужно было оборачиваться, чтобы понять: закрылась дверь. Раскинув руки, он завертелся на месте, пытаясь угадать, где окно, где стены, а где дверь, в которую он вошел, но руки плыли во тьме, не встречая препятствий. Он закричал – и звук взметнулся ввысь, вернувшись робким эхом. Снаружи дома казались маленькими, как курятники, внутри же были огромными, как соборы.

Борис опустился на пол, ему нужно было почувствовать руками хоть какую-то опору, чтобы не сойти с ума от дезориентации. Ладони зашарили по дереву.

«Я справлюсь, я…»

Стало светлее. Борис не понимал, откуда льется свет, где его источник, он лишь моргал и щурился, стараясь разглядеть, где очутился. Помещение было и впрямь большое, широкое, окно находилось далеко, а дверь – совсем в другой стороне, не там, где Борис ожидал ее увидеть.

«Аномальные пропорции, все не такое, как надо», – подумал он, понимая, что подобные места созданы вовсе не затем, чтобы люди приходили сюда.

Гиблые дома в гиблых землях.

Диковиннее прочего были углы. Непроницаемые, непроглядные, они напоминали коридоры, ведущие неведомо куда. Никакой тверди не угадывалось – только зыбкая, студенистая темень.

Оттуда, из тьмы, послышался голос. Борис не мог разобрать ни слова, голос то ли пел, то ли читал молитву или мантру. Однообразно, завывающе, то громче, то тише.

У Бориса закружилась голова, стало ломить виски и затылок. Ныли все мышцы, а кости, казалось, готовы были начать ломаться, сделались хрупкими, как ветки в морозный день. Зубы заболели, зашатались в деснах, и Борис стиснул руками челюсти. Глаза выпучивались все сильнее, и он зажмурился, боясь, что они вывалятся на щеки.

Ничего ужаснее этого ему испытывать не доводилось. Борис хотел закричать, но не смог: голос пропал, связки отказывались служить. Так он и сидел с закрытыми глазами, уничтоженный, слабый, как древний старец.

Потом все смолкло, и Борис понял, что рядом с ним кто-то стоит.

Несчастный отнял руки от лица и увидел, что не ошибся. Твари. Жуткие твари из мертвого поселка окружили его. Борис заскулил, заплакал, не умея совладать со своим страхом.

Последнее, что запомнилось, было то, как существа придвинулись, склонились над ним – в этом движении была синхронность, которая напугала еще сильнее (если такое возможно), а после…

…После Борис обнаружил себя стоящим на дороге, ведущей в Липницу. За плечами болтался рюкзак. Судя по всему, было раннее утро. Борис не имел ни малейшего представления, где он был, что делал минувшей ночью, как попал на дорогу.

«Померещилось. Почудилось. Это стресс», – больше успокоить себя было нечем, и он постарался принять это как данность, пока жизнь не швырнула правду ему в лицо, как грязную тряпку.

Вспоминая обо всем, Борис почувствовал, что находится на пределе. Страх держал за глотку, даже пить мужчина уже не мог. Собственно, он всегда пил мало, предпочитая некрепкие напитки, и сейчас организм отказывался принимать водку. Она просилась обратно вместе с огурцами и хлебом. К горлу подступило, и Борис едва успел добежать до двери, распахнуть ее и выпасть за порог.