Гиблые земли

Когда она свернула на свою улицу, мимо проехала старенькая белая машина – «пятерка» или «семерка». Автомобиль двигался ненамного быстрее, чем шла Лизавета, за рулем сидел пожилой мужчина. Он жил на этой улице, в одном из соседних домов.

Машина остановилась напротив добротного дома, обнесенного высоким забором. Мужчина еще не успел заглушить двигатель и выйти из салона, а Лизавета не успела поравняться с автомобилем, поэтому все, что произошло дальше, видела с расстояния примерно пятнадцати метров. То был жуткий спектакль, разыгранный для нее одной: больше на улочке никого не было.

Тварь выползла из-под машины – по крайней мере, такое создалось впечатление. Просочилась наружу, будто серый туман, поначалу плоская, как книжная страница, но уже через секунду обретшая плоть и объем, округлившаяся, раздувшаяся, как пиявка.

Хотя напоминала она не пиявку, а сороконожку. Многоглазая, многолапая, с конечностями, покрытыми жесткой щетиной, тварь издавала скрежещущие звуки, прикасаясь к автомобилю, и Лизавета подумала, что водитель находится на грани сердечного приступа, видя ее, но…

Но водитель ничего и никого рядом с собой не замечал. Мотор работал, а старик, опустив голову, разглядывал что-то у себя в руках (вроде документы просматривал). На короткий миг он повернулся и, как показалось Лизавете, в упор поглядел на многоножку, но не увидел уродливую тварь размером с корову – как никто на берегу озера не видел Полудницу, топившую мальчика.

Время растянулось.

Прошло не более минуты после появления монстра, но Лизавете казалось, что она целую вечность смотрит на привалившееся к боку автомобиля насекомообразное чудище. Она хотела крикнуть, предупредить старика в машине о грозящей опасности, но не смогла: и спазм в горле мешал, а еще больше – страх, что тварь заметит ее, отойдет от машины, примется за Лизавету.

Многоножка, шустро перебирая лапами и издавая мерзкое пощелкивание, переместилась к багажнику. Легко приподняв автомобиль, словно он был игрушечным и ничего не весил, существо стремительным, молниеносным движением швырнуло машину в придорожный столб. Позже вызванные на место трагедии полицейские скажут, что пожилой мужчина, по видимости, разогнался до огромной скорости, влетел в столб и разбился насмерть. Сам погиб на месте, от автомобиля осталась груда железа.

Если у кого и были сомнения в этой версии, их не высказывали. Никаких других вариантов не оставалось, никаким иным способом автомобиль таких повреждений получить не мог.

Когда все произошло, Лизавета не сдержала крика, она вопила в голос, глядя, как тварь, убившая человека на ее глазах, втянулась в искореженный салон, как дым всасывается в вентиляционное отверстие. На миг многоножка припала к кровавому месиву, размазанному по сиденью автомобиля, а потом исчезла.

Улица стала заполняться людьми. Ворота открывались, кто-то кричал, высокий женский голос выл на одной ноте. Лизавета стояла, выронив сумку, сцепив руки в замок, не отводя взгляда от места аварии.

«Не аварии, а убийства!»

Когда ее тронули за плечо, Лизавета покачнулась и повернула голову. Рядом стояла баба Лена.

– Видела? – только и спросила она.

Лизавета сразу поняла, что та говорит про многоножку. Секунду-другую женщины, старая и молодая, смотрели друг другу в глаза, а потом баба Лена обхватила руку Лизаветы повыше локтя и повела за собой.

– Тут и без нас разберутся, ничем не помочь, – сказала она, – а нам поговорить надо.

На половине бабы Лены Лизавета оказалась впервые. Эта часть дома была точно такой же по размеру и расположению комнат. Правда, мебель поинтереснее: стулья с резными спинками, старинный стол с ножками-тумбами, комод, высокое, в человеческий рост, зеркало и дубовый шкаф.

Баба Лена заварила им чаю, достала из шкафчика варенье и конфеты. Теперь они рядышком сидели на уютной кухне, возле раскрытого, затянутого марлей от мух и комаров окна. Картина, как говорится, дышала покоем, можно было подумать, что Лизавета по-соседски забежала на огонек.

– Ты поешь, поешь сладкого-то, чаю выпей, – строго сказала баба Лена. – Помогает успокоиться. На тебе вон лица нет.

Лизавета попыталась улыбнуться, но углы рта поползли вниз, со стороны это больше напоминало плаксивую гримасу.

– Не думай, что ума лишилась. Все с твоей головой в порядке. Дело в другом.

«Успокоила! Еще неизвестно, что хуже».

– Вы тоже их видите?

Ответа не требовалось. Баба Лена пожевала губами.

– Я знала, что рано или поздно начнется… Ждала. С недавних пор почуяла, это всегда чувствуется. Все кругом будто двигается, с места сходит. А начинается со снов, сны к их миру ближе всего. – Баба Лена поправила платок. – Плохо, что они нынче крови попробовали. Теперь совсем худо станет.

Старуха укоризненно глянула на Лизавету, и та не выдержала:

– Что за «они»? Вы можете нормально объяснить, по-человечески? Я ничего не понимаю!

– Объяснить-то я могу. Чего знаю, того не утаю, только знаю не так уж много. – Хозяйка дома понизила голос, обращаясь словно к себе самой: – Одной тебя не хватило бы, еще кто-то был, кто-то сильный… А муж твой что? Видит?

Лизавета устало кивнула: да, есть такое.

Насколько непредсказуема жизнь, и плевать, что ты заранее ее расписал и распланировал. Приезжаешь в место, про которое все известно: тишь, глухомань, скука. А потом оказывается, что ты, эдакий носитель городского прогрессивного мировоззрения, нарушил принятый порядок, испортил то, что до тебя функционировало нормально, – и теперь хнычешь, просишь помощи у такой вот бабы Лены, к которой (чего уж там!) относился чуточку свысока.

Старуха будто бы прочла ее мысли, усмехнулась одними глазами. Глаза были большие и ясные, яркого травянисто-зеленого оттенка, не выцветшие, не водянистые, как у многих стариков. Прежде Лизавета этого не замечала, но теперь видела, что в молодости баба Лена была настоящей красавицей.

– Я расскажу, только сперва ты скажи, когда вы наведались в шаманские дома?

– Шаманские… Это три дома в лесу?

– Моя мать и бабка их так называли. Когда же?

– В субботу. Мы хотели к водопаду попасть, но заблудились и вышли к ним.

– А дальше? – поторопила баба Лена.

Лизавета рассказала обо всем. И про то, что дома наводили оторопь, у них с Яном и мысли не было там переночевать, и про то, как палатку поставили на поляне, и про то, как Лизавета оказалась внутри.

Когда она говорила о темных углах, свече и старухе в доме, баба Лена прикрыла глаза и зашевелила губами, точно читая молитву.

– Нехорошо это, – пробормотала она, – ах, нехорошо! И с той поры что вы видели?

Когда Лизавета дошла до того места, как она отбила у Полудницы ребенка, во взгляде бабы Лены появилось уважение; а когда завершила свою повесть, старуха вздохнула: