Гильотина для госпитальера

В Париж стекались люди с окрестностей, из других городов. В этот вечер прекрасно шла торговля. В этот вечер отлично чувствовали себя карманники и грабители, а для проституток храмовая площадь была истинным Эльдорадо. Неплохо себя чувствовали и шпионы, у которых завтра будет много чего рассказать руководителям канцелярий. Для некоторых этот вечер закончится ножом в сердце во время площадной потасовки. Для других — каторжными работами за длинный язык или за не менее длинные загребущие руки. Всё как принято в народный любимый праздник.

— Мы хотели давно отменить этот праздник, — сказал Святой Материалист.

— Почему? — недоумённо спросил Блишон. — Его любит народ.

— А потому, что он со временем стал означать не господство выверенных рациональных форм. Он перестал быть ещё одной клеткой для птиц разума. Античное неистовство удовольствия, ушедшие боги — они дают знать о себе в дни праздника.

— Да, — инквизитор-аналитик задумался. Он должен был признать истину этих слов. — А почему не закрыли?

— Потому что эта ересь невелика. В рамках положенного — это бальзам. Мы не можем требовать от людей слишком многого. Страшно, когда они начинают вспоминать о душе. Тогда они становятся неуправляемыми.

— Управление — вот гвоздь, ключ ко всему, — произнёс Блишон, всматриваясь в кипение людской массы.

— Конечно. Кто бы что ни говорил, все правители Земли всегда искали способ управляться с народом. Им всегда было плевать на каждого отдельного индивидуума. Мы нашли этот способ. Всё, пора.

Святой Материалист сделал шаг вперёд, взял в руки микрофон. И его голос, усиленный динамиками, воспарил над толпой. Он долетал до каждого уха, ввинчивался в мозги.

— Мы — сограждане! В каждом из нас — сила, которая образует несокрушимый кулак! Нет нам преград! Нет нам запретов! Мы, Сограждане, Равные из Равных! Наши пути прямы, как линии Пифагора. Наши доблести предсказуемы, как вычисления в теореме Пифагора. Мы — вершина. К нам человечество шло тысячелетия, сбрасывая как шелуху предрассудки и сопливые рассуждения о рае на небе и страх чертей, греющих грешников в аду! Мы — вершина! Мы — суть! Мы — начало и конец! Нам не страшна смерть — страх её мы изгнали Разумом, и каждый готов принести себя в жертву за общее дело! Нам не страшны враги — их обрубленные благостным ножом Гильотена головы будут, как и раньше, скатываться в корзины под наши благословения!

Толпа разразилась оглушительным рёвом одобрения.

Святой Материалист засмеялся и негромко сказал:

— Они верят, Блишон! Они верят мне! А кто не верит — тот наполнен страхом. Он знает, что сосед, дядя, а то и родной сын могут иметь блокнот и писать, писать, писать. Мы достигли своего — они управляемы! Они предсказуемы! Они — вот в этих руках! Они верят, Инквизитор! Они считают, что те банальности и вспомогательные истины, которые человечество всегда меняло как перчатки — это и есть непревзойдённые вершины Единственной Истины!.. Нам, правителям, нужна рабочая, тихая, бессловесная скотина. А не те, кто мыслит о душе и назначении. Ибо наши и их цели не совпадают. Ибо мы живём. А они созданы, чтобы давать жить нам.

— Воистину так, — склонил голову инквизитор-аналитик, которого эти откровения уже не пугали, как сначала. Святой Материалист был первейшим еретиком, по сравнению с которым все остальные еретики являлись просто Образцом послушания и верности. Но Святой Материалист был из тех, кто определяет правила.

— Нелегко расставаться с привычным миром? — спросил Великий Гражданин.

— Я с ним расстался уже давно.

Неожиданно инквизитор-аналитик заметил, что у Святого Материалиста текут слёзы счастья при виде человеческой массы. Он расчувствовался. Он пожирал глазами творение своих рук — её величество ЕДИНОДУШНУЮ ТОЛПУ!

Речь была закончена. Взлетели новые ракеты. Сыпались искры, гасли, не долетая до земли.

И тут началось нечто. Над площадью будто зависло зеркало. Площадь отражалась в нём до мельчайших подробностей. Отражалось всё, что происходило там, только будто подёрнутое паутиной трещин. И это зеркало опускалось неторопливо вниз.

Толпа замерла, глядя на дикое и величественное явление. Вторая площадь стремилась слиться с первой, будто являлось отражением иного мира.

Пахло чем-то таинственным, далёким. Может, розами, которые ты дарил когда-то своей единственной и которые остались навсегда в твоей памяти, поскольку это были первые подаренные тобой розы? Что-то проникало в души. Может, воскресло то чувство, когда ты впервые посмотрел в бездонное небо и осознал, что являешься частью огромного, полного радости и тайн мира?

— Вот оно, — прошептал Святой Материалист.

— Что? — забеспокоился инквизитор-аналитик.

— Что? Ещё одно явление. Отголосок того, во что запрещено верить скотам.

Зеркало накрыло площадь, и на несколько секунд все замерли, будто попав в клей. Будто какое-то тепло поднималось из глубины каждого. Какой-то зов. Что-то важное почувствовали все, чего так не хватает в жизни. Отголосок любви, сочувствия, отблески далёких манящих огней.

А потом всё пропало.

Святой Материалист схватил микрофон и радостно заорал:

— Галлюцинация! Галлюцинация! Вот она — галлюцинация!

И толпа вторила обрадованно ему:

— Галлюцинация!

Опять взмыли ракеты. Просыпалось просо фейерверков. Плебс отмечал Праздник Пифагора, по их представлению — сухого математика древности, сведшего всё к простым истинам, а наделе Великого Мистика и Посвящённого.

Час Откровения был отринут толпой, как нечто ненужное. Плебс давно привык к галлюцинациям. Он видел их часто. И он знал, что по постановлению Совета Справедливых за ними не стоит ничего, кроме обмана зрения. И эта мысль наполняла души спокойной уверенностью. Всё просто галлюцинация…

— Галлюцинация, — прошептал инквизитор-аналитик и направился вслед за Святым Материалистом.

* * *

— Ну, что думаешь? — спросил Филатов, когда аризонцы покинули келью.

Госпитальер неопределённо пожал плечами.

— Мне показалось, что Динозавр искренен. Может, из этого сотрудничества что-то и выйдет.

— Ага.

— Оно взаимовыгодно.

— Угу, — согласно кивнул разведчик.

— Кроме того, он дал слово офицера.

— Это самое главное, — согласился Филатов, рассматривая экранчик на своём браслете.

— Кроме того, они поделились сведениями, которые узнали в библиотеке.

— Благородный жест с их стороны.

— И они понимают, что происходящее на этой планете гораздо опаснее для человечества, чем распри между Аризоной и Московией.

— А как же, — кивнул Филатов, напряжённо вглядываясь в экран.

— В общем, в союзе есть смысл. Кроме того, ты сам его предложил, и не понимаю, почему я должен тебя убеждать в его необходимости.

— Всё, — неожиданно резко поднялся со своего стула Филатов. — Сматываемся.

— С чего это? — ошарашенно спросил Сомов.

— Даю гарантию, они сейчас карабкаются по стенам монастыря.

— Почему?

— Потому что ночью ворота закрыты, а им нужно успеть смыться отсюда до рассвета, добраться до посёлка Желю. Кое-что успеть сделать там, а потом двинуть дальше, и в максимальном темпе.

— Ты так думаешь? Но зачем им это?

— Даю голову на отсечение, что скоро здесь будут гости.