Гильотина для госпитальера
Шрифт:
— Согласен.
— Хорошо, хорошо, хорошо, — забормотал Чёрный шаман. — Без моей помощи не справитесь. Крови мне. И вы получите всё. Крови!
— Мы не пьём человеческую кровь, — устало произнёс Христан, разглядывая Чёрного шамана. Чёрный шаман одичало поглядел на него.
— Кровь — власть. Вы слабы. Вы боитесь крови. Вам не нужна власть. Вы проиграете! Проиграете! Проиграете!
— Хватит! — отрезал аббат Христан.
Пришельцев было двое. Первый наклонился над тряпичной обманкой
— Обернись. И тихо.
Вторая фигура застыла над другим ложем, держа наперевес предмет, очень напоминавший автомат.
Сомов сжал рукоятку пистолета, уверенный, что никогда не сможет нажать на спусковой крючок.
Разведчик скользнул вперёд. Пистолет полетел в одну сторону, его хозяин кулём упал на пол. Потом послышался удар — это вылетел автомат из руки второго пришельца, захлёстнутый ногой Филатова.
— Пристрелю, — прошептал разведчик.
Его противник прекрасно разобрал эти слова и не двигался, приподняв руки и демонстрируя отсутствие дурных намерений.
— Зажги свет! — велел Филатов своему другу. — И не наступи на эту змею. Она мигом оттяпает тебе ногу, — он кивнул на стонущую на полу Пенелопу Вейн.
Госпитальер подошёл к столу и зажёг лампу. Мерцающий язычок пламени осветил комнату. Стало ненамного светлее, но достаточно, чтобы разглядеть угрюмое и злое выражение на лице Динозавра.
— Значит, мы не единственные, кто додумался растрясти местные архивы в поисках тайн Гаскони, — сказал Филатов.
— Для этого не надо долго думать. Даже московитяне способны дойти до этого, — грубо произнёс Динозавр.
— Они наше проклятие! — воскликнул Сомов. — В какую дыру во Вселенной мы бы ни забирались, везде маячат их физиономии и чёрная морда шамана!
— Верно, — хмыкнул разведчик.
— Лиса Алиса и кот Базилио какие-то! — госпитальер припомнил так и не потускневшую за века великую сказку старой Земли.
Динозавр пошевелился, и Филатов проворно отступил на шаг, пистолет дёрнулся в его руке.
— Не нервируй! — посоветовал он.
— Я ничего, — Динозавр снова продемонстрировал руки.
— Давай поговорим спокойно, — Филатов неожиданно засунул пистолет за пояс и уселся на кровать. — Хватит пытаться перегрызть друг другу горло. И вы, и мы по уши в грязи. Неизвестно, на каком конце Вселенной, если вообще в нашей Вселенной. И неизвестно, как выбраться отсюда, где нет даже жалкого пак-передатчика.
— Соображаешь, — кивнул Динозавр. — Я могу допустить, что на определённой стадии наши интересы могут совпадать.
Пенелопа зашевелилась на полу, Сомов испуганно отскочил от неё в сторону, будто та на самом деле могла вцепиться ему в пятку ядовитым зубом.
— Веди себя прилично, красотка, — посоветовал Филатов. — У нас разговор приличных людей.
— Он прав, — согласился Динозавр. Пенелопа уселась на стул. Она стонала, потирая ушибленное плечо и шею.
— Значит, мир, — кивнул Динозавр.
— Нам не хотелось бы думать о том, что кто-то мечтает выстрелить в спину, — произнёс Филатов.
— Я обещаю, — сказал Динозавр.
— Сказать, что я слишком верю твоим обещаниям, — это слукавить, — улыбнулся разведчик. — Но я надеюсь, мы сможем найти взаимогарантии.
— Он нужны нам не меньше, — встряла Пенелопа. —
Не поверю, что московитяне не станут стрелять в спину.— Вы слишком плохого мнения о нас, старший агент Вейн, — укоризненно покачал головой разведчик. — Постараюсь поднять себя в ваших глазах.
— А пошёл ты! — отмахнулась Пенелопа уже без былой злобы…
— Смотри, они счастливы, как дети. Им нравиться их жизнь. Они не знают другой, — произнёс Святой Материалист, глядя на беснующуюся внизу толпу плебса.
— Именно так, — склонил голову стоящий рядом с ним инквизитор-аналитик.
Они стояли на балконе гигантского храма Природы, расположенного рядом с набережной Сены. Поговаривали, что храм как две капли воды похож на Собор Парижской Богоматери на старой Земле, но об этом знало слишком мало людей на планете.
— У них свои боги и божки, — сказал Святой Материалист, поглаживая отороченную речным горностаем мантию. — Это дневная выручка в конторе. Это благосклонность чужой жены. Это хорошая пьянка. Их алтарь — это забитый вещами дом, притом лучше теми вещами, которых нет у соседа. Их храм — это таверна за углом или публичный дом в соседнем квартале.
Сверху наполненная плебсом площадь походила на пол кухни, усеянный копошащимися тараканами.
— Посмотри на них, Блишон, — Святой Материалист смеялся. — Что есть Гражданин? Немного разврата. Чуток алкоголизма. Щепотка алчности. Чуток преданности идеалам и кумирам — совсем немного, большой преданности обыватель не выдержит. Малость сентиментальности. Горсть самоуверенности и безоговорочности собственных суждений. Побольше пошлости, куда же без неё. Разбавить всё это завистью и гордыней. Прибавить сюда предательство, страх за свою шкуру. Помножить на невежество. И вот он — Гражданин Республики! Ты не согласен, Блишон?
— Кто я такой, чтобы не соглашаться со Святым?
— Брось. Ты не согласен. В тебе сидит эта зараза — ты слишком серьёзно воспринимал дело, которому посвятил жизнь. Ты понимал, что всё вокруг далеко от идеала. Ты был недоволен общественным обустройством, но считал, что от добра добра не ищут. Ты заморочен байками о братстве и равенстве, о правах Гражданина и о Свете Разума.
Ты испытываешь иллюзии по отношению к плебсу. Ты всегда неверно понимал таинство взаимоотношений тех, кто правит, и тех, кем правят.
Небо вечернего Парижа было безоблачным и звёздным — полосы на небе называли здесь именно звёздами. Оно вспыхивало всеми цветами радуги, его прочерчивали линии взлетающих ракет, рассыпались яркие блёстки салютов. Били вверх мощные прожекторы. Париж радовался. Он жаждал благословения Святого Материалиста. Сегодня, в Праздник Пифагора, тот появлялся на трибуне Храма Природы и произносил речь — обычно короткую, зажигательную, обнадёживающую.
Над толпой реяли флаги. Светящиеся Пифагоровы Штаны занимали весь фасад огромного здания Совета напротив Храма. Вздымались плакаты. Народ ликовал. Это был весёлый праздник. Из бочек лилось бесплатное вино. Раздавали бесплатную закуску. А к фейерверкам пиротехники готовились несколько месяцев и не забывали каждый год преподнести какую-нибудь новинку.