Гильотина для госпитальера

Сидор Сидорович никогда не жалел времени на общение с космонавтами. Он всегда заботился о них. Человеческий фактор в таком тонком деле, как исследование космоса, чрезвычайно важен. Собачий фактор, конечно, не так значителен, но по привычке Генеральный конструктор не упускал из виду и Барбоса.

Со временем он привязался к жизнерадостной дворняге.

В тот исторический день Круглянский-Мамаев был последним, кто воочию видел дворнягу, изображениям которой через несколько часов предстояло надолго обосноваться на газетных полосах и экранах телевизоров во всём мире.

Сидор Сидорович ласково потрепал Барбоса по рыжей шерсти, щёлкнул застёжкой ремня и выбрался из тесной круглой кабины на лифтовую площадку.

Через полчаса с наблюдательного пункта он смотрел на брызнувшее подобно тысяче солнц пламя, на неторопливо, будто пробуя свою гигантскую силу, отрывавшуюся от земли стопятидесятиметровую белую сигару.

«Десять секунд — полёт нормальный… Двадцать секунд — полёт нормальный»…

Отошла первая ступень, работающая на химическом топливе. Потом — вторая.

Ядерный реактор включился за пределами атмосферы. Он выбрасывал разогретые атомной мощью пары воды и наращивал секунда за секундой скорость станции…

Три месяца, пока длился полёт, Сидор Сидорович был как на иголках. Порой он просыпался по ночам от кошмара — чей-то голос злобно шептал: «Связь с аппаратом «Ермак» утеряна». Однако связь работала исправно. Всё шло на редкость гладко. И наконец земляне увидели поверхность Земли-дубль.

В тот вечер замерла жизнь в городах и сёлах, опустели улицы. Академики и подметальщики улиц, нищие и богатые, полицейские и воры — все с напряжением, до боли в глазах всматривались в экраны, на которых можно было различить тёмные моря, массы лесов и пустынь Земли-дубль.

У Сидора Сидоровича закололо сердце. Нашло пьянящее чувство, голова кружилась, как от шампанского, но то ещё не было распито.

— Чёрт возьми, что это? — воскликнул Генеральный конструктор, тыкая авторучкой в экран.

— П-по-моему, г-города, — сдавленно произнёс его помощник, который впервые в жизни заикался.

Безумная радость. Триумф. Ни с чем не сравнимое ощущение достигнутой цели… Но не хватает слов, чтобы выразить чувства, нахлынувшие на Генерального конструктора. Города! Чужая цивилизация! И вскоре на экранах человечество увидит её представителей.

— Расчёт места посадки и режима, — приказал Генеральный конструктор.

Оператор положил пальцы на клавиатуру… И тут экран погас.

«Связь с «Ермаком» утрачена», — полез на экран кроваво-красный текст…

* * *

Вместе с чугунной тяжестью на Барбоса навалились страх и одиночество.

Совсем страшно стало, когда вес исчез совсем. Дворняга будто рассталась с чем-то родным и дорогим. Собаки не знают, что такое невесомость. Когда отстегнулись ремни, Барбосу оставалось только, царапая когтями пол, чтобы не взлететь, забиться в угол и завыть — жалобно и протяжно.

Однако вскоре он приспособился. Пообвыкся. Еда появлялась неизменно. Кроме невесомости и датчиков на шкуре ничего не раздражало. С датчиками он попытался разделаться, но они были прилеплены настолько умело, что все попытки окончились безуспешно.

Иногда наваливалась скука. Барбос порой даже с ностальгией вспоминал родной мусорный бак, китайский ресторан. Сладостно вспоминались и многочисленные драные подружки. Но Барбос был здравомыслящей дворнягой, поэтому хорошо помнил и подлого повара-китайца, кинувшего в него горящей головешкой, и бомжей, пытавшихся схарчить его за стаканом. Нет, у мусорного бака делать нечего.

А во сне Барбосу почему-то всё чаще грезился собачий рай…

Сколько прошло времени, Барбос не знал и знать не желал. У него теперь была жизнь, которая устоялась, казалось, навсегда. И ничего в ней измениться не могло… Но однажды изменилось.

Кабину резко тряхнуло. Барбос не знал, что «Ермак» несётся на огромной скорости через бесконечную холодную космическую пустыню, и толчок воспринял, как нечто похожее на землетрясение. Генная память ужаса землетрясений живёт в каждой собаке. Но в космосе землетрясений не бывает. Зато встречаются метеориты. Один из них вдребезги разнёс параболическую антенну, навсегда прервав связь с Землёй.

Бортовой компьютер не пострадал. «Ермак» вошёл в атмосферу. Заработали тормозные двигатели. И сказочным цветком расцвёл в небе Земли-дубль оранжевый купол парашюта. Станцию ещё раз тряхнуло — на этот раз она замерла на поверхности иной планеты.

Замигали лампочки анализаторов. Через несколько минут, обработав информацию, компьютер убедился, что температурные, атмосферные, бактериологические условия на планете не представляют опасности. Послышалось гудение. Люк медленно отполз в сторону. В отверстие начал литься особенно яркий после полумрака кабины свет.

Барбос рванулся вперёд. Спрыгнул на траву. Радостно залаял. Вокруг была зелёная трава. Лес. Речка… И дружелюбные, гладкие собаки. Это был грезившийся Барбосу собачий рай!

* * *

В самой совершенной обсерватории планеты, рядом с мощнейшим лазерным компьютером совещались двое. За не слишком лицеприятной внешностью Гавкаускаса шестого, седого, в возрасте, бульдога, скрывался могучий разум. Признанный учёный муж, великий знаток космоса, своими заслугами он полностью разбил вредные суждения и предрассудки, что бульдоги если на что и способны, так только на тяжёлую физическую работу.

Рядом с учёным сидел его ассистент — большой чёрный водолаз Дувхаузвосьмой. Этот молодой, немного легкомысленный, подающий надежды пёс боготворил своего учителя и не без оснований считал того первым умом планеты.

Гавкаускас ещё раз просмотрел диаграммы. Сомнений не оставалось — к планете приближался космический корабль. Ведь только управляемый аппарат способен произвольно менять траекторию.

— Смотри, — послал учёный мысль своему ассистенту и подчеркнул пишущей палочкой несколько цифр.

Со стороны могло показаться, что палочка парит в воздухе сама по себе, однако само по себе в мире ничего не происходит. Гавкаускас держал её в воздухе, используя силу мысли.

Собачья техническая цивилизация на Земле-дубль развилась благодаря парапсихологическим задаткам, доведённым до совершенства. Телекинез заменил руки. Телепатия — речь.

Собачья цивилизация прошла почти такие же стадии, как и человеческая. Были и подъёмы, и спады, и безжалостное угнетение собаки собакой, и ненависть между представителями различных пород: бульдоги ненавидели сеттеров, лайки — такс (названия даны по аналогии с земными. — Примечание переводчика). Породная кастовость сохранилась в чём-то и в цивилизованные времена, что не позволяло собачьему сообществу превратиться в сборище дворняжек. Постепенно общество стремилось к справедливости, со временем всё более реальной становилась светлая жизнь для всех собак. Расширялись знания о природе. Строились лаборатории, научные центры. Возводились красивые города.