Гипнотизер
Шрифт:
Симоне просветила бы меня на этот счет, подумал я. Она бы сказала, что именно мужские черты лица принижают высокопоставленную женщину, позволяя критиковать ее внешность. Никто не обсуждает начальников-мужчин, если те злоупотребляют алкоголем; никому и в голову не придет сказать, что у начальника-мужчины дряблое лицо.
Я поздоровался с директором, сел рядом и сказал:
— Торжественно.
Анника Лорентсон молча улыбнулась мне. Она была загорелой и стройной, жидкие волосы выгорели на солнце. Духами от нее не пахло — скорее, чистотой; слабый запах очень дорогого мыла.
—
Я покачал головой, начиная подумывать: где же остальные? Члены правления должны быть здесь, мои часы показывали уже пять минут сверх назначенного времени.
Анника встала и объяснила, словно прочитав мои мысли:
— Они придут, Эрик. Понимаете, они сегодня в бане.
Я криво улыбнулся:
— Способ избежать встречи со мной. Хитро, правда?
В эту же минуту дверь открылась, и вошли пятеро мужчин с распаренными докрасна лицами. Воротники костюмов влажные из-за мокрых волос и шей, от вошедших исходило тепло и запах лосьона после бритья. Они не спеша заканчивали разговор. Я услышал, как Ронни Йоханссон сказал:
— Хотя мое исследование кое-чего стоит.
— Само собой, — озадаченно ответил Свейн Хольстейн.
— Бьярне нес, что надо урезать, что эти клоуны из бухгалтерии хотят «отрегулировать» бюджет исследования во всей области.
— Я тоже об этом слышал. Но особо беспокоиться не о чем, — тихо сказал Хольстейн.
Они вошли, и разговор затих.
Свейн Хольстейн крепко пожал мне руку.
Ронни Йоханссон, представляющий лекарства руководству, лишь сдержанно помахал мне рукой и сел. Теперь мою руку жал Педер Меларстедт, член ландстинга. Он, отдуваясь, улыбнулся мне, и я заметил, что он все еще обильно потеет. Из-под волос стекали ручейки пота.
— Вы потеете? — с улыбкой спросил он. — Моя жена это ненавидит. Но я считаю, что потеть полезно. Определенно полезно.
Франк Паульссон едва глянул на меня, коротко кивнул и отошел к противоположной стене. Все еще немного поговорили, затем Анника негромко хлопнула в ладоши и попросила членов правления занять места за столом для совещаний. После бани им всем хотелось пить, и они сразу открыли бутылки с минеральной водой, стоявшие на большом ярко-желтом пластмассовом столе.
Я еще минуту постоял спокойно, рассматривая их, людей, в чьих руках была судьба моего исследования. Как странно: я смотрел на членов правления — и вспоминал своих пациентов. В этот момент они все были в защитной оболочке: их воспоминания, переживания и вытесненные в подсознание чувства слоились в стеклянном шаре, словно неподвижные кольца дыма. Трагично-красивое лицо Шарлотте, тяжелое печальное тело Юсси, бледная уступчивость Пьера, Лидия с ее бренчащими украшениями и прокуренной одеждой, Сибель в вечных париках и дерганая Эва Блау. Мои пациенты — нечто вроде таинственных отражений этих одетых в костюмы, уравновешенных и состоятельных людей.
Члены правления расселись, перешептываясь и беспокойно вертясь. Один из них позвякивал мелочью в кармане брюк. Другой спрятался, углубившись в свой ежедневник. Анника подняла глаза, спокойно улыбнулась и сказала:
— Эрик, прошу вас.
— Мой метод, — начал я, —
мой метод сводится к лечению травм посредством групповой гипнотерапии.— Это мы поняли, — вздохнул Ронни Йоханссон.
Я попытался коротко рассказать о том, что делал все это время. Меня слушали рассеянно; некоторые смотрели на меня, некоторые тяжело уставились в стол.
— К сожалению, мне нужно идти, — сказал через некоторое время Райнер Мильк и поднялся.
Он пожал руку кое-кому из присутствующих и вышел из комнаты.
— Вы получили материалы заранее, — продолжал я. — Я знаю, отчет довольно длинный, но это необходимо. Я не мог сократить его.
— Почему? — спросил Педер Меларстедт.
— Потому что делать выводы еще рановато, — пояснил я.
— А если перепрыгнуть два года?
— Трудно сказать, но модели поведения я вижу, — ответил я, хотя знал, что не должен ввязываться в такой разговор.
— Модели поведения? Что за модели?
— Не хотите рассказать, чего вы рассчитываете достичь? — улыбаясь предложила Анника.
— Я надеюсь выявить ментальные барьеры, которые остаются у человека при погружении в гипноз, определить, как мозг в состоянии глубокого расслабления находит новые способы защитить личность от того, что ее пугает. Я полагаю — и это поразительно, — что когда приближаешься к травме, к ядру, к тому, что представляет настоящую опасность… Когда под воздействием гипноза вытесненные воспоминания наконец проявляются, человек в последней попытке защитить тайну начинает цепляться за все подряд. И тогда, как я начал догадываться, он перетягивает в существующие в памяти образы материал своих сновидений, только чтобы избежать прозрения.
— Избежать понимания того, в каком положении он находится? — с внезапным интересом спросил Ронни Йоханссон.
— Да, или, точнее, нет… преступников там нет, — ответил я. — Преступников заменяют чем угодно, часто зверями.
За столом стало тихо.
Я увидел, как Анника, которая до сих пор как будто испытывала неловкость за меня, спокойно улыбнулась.
— Так действительно может быть? — почти шепотом спросил Йоханссон.
— Насколько отчетлива эта модель? — спросил Меларстедт.
— Она ясно прослеживается, но еще не подтверждена, — пояснил я.
— А в других странах такие исследования проводятся? — поинтересовался Меларстедт.
— Нет, — неожиданно ответил Йоханссон.
— Скажите, — вмешался Хольстейн, — если сейчас прекратить работу, как по-вашему, пациент сможет найти новую защиту в гипнозе?
— Можно ли пойти дальше? — спросил Меларстедт.
Я почувствовал, что у меня горят щеки, тихо кашлянул и ответил:
— Я думаю, что при более глубоком гипнозе можно опуститься ниже уровня образов.
— А как же пациенты?
— Я тоже про них подумал, — сказал Меларстедт Аннике.
— Все это, конечно, чертовски заманчиво, — сказал Хольстейн. — Но я хочу гарантий… Никаких психозов, никаких самоубийств.
— Да, но…
— Вы можете обещать, что ничего подобного не будет? — перебил он.
Франк Паульссон созерцал этикетку на бутылке воды. Хольстейн посматривал на часы, у него был утомленный вид.