Гитлер

До осени 1941 года на немецких предприятиях работало около 700 тыс. русских рабочих. После того как сотни тысяч их товарищей умерли, Гитлер издал приказ (31 октября 1941 года) о привлечении к работе трех миллионов русских, которые должны были получать нормальное питание. Однако, несмотря на эти меры, из 3 350 000 военнопленных, захваченных в 1941 году, к 1 февраля 1942 года умерло 60 %, в том числе 600 тыс. человек – к началу декабря 1941 года. Они стали жертвами «голодной стратегии».

К концу августа Гитлер преодолел свой кризис и снова преисполнился оптимизма. 25-го он принимал у себя Муссолини. На следующий день оба отправились в Брест-Литовск, оттуда – в южную штаб-квартиру фюрера в Галиции. Затем настал черед регента Венгрии генерала Хорти, в компании с которым Гитлер посетил замок в Кёнигсберге Мариенбург, в прошлом служивший резиденцией рыцарям Тевтонского ордена. Хорти был награжден Железным крестом. В течение всего этого времени продолжались ожесточенные бои, в том числе в окрестностях Киева. Немецкие войска прорывались к Харькову и Ростову, чтобы завладеть украинскими богатствами, Крымом и горнопромышленной Донецкой областью.

Международное положение Германии между тем осложнялось с каждым днем. 6 сентября Рузвельт издал приказ открыть огонь по немецким кораблям в Атлантическом океане, что было равнозначно началу необъявленной войны. Геббельс в связи с этим записал, что вступление в войну США будет катастрофой, даже не столько в материальном, сколько в психологическом отношении. «То, что сегодня происходит в мире, настроенном против Германии, позволяет нам догадаться, что нас ждет, если мы проиграем войну. Мы и в самом деле прижаты к стене. Лазейки у нас не будет».

24 сентября министр пропаганды вместе с Ламмерсом посетил штаб-квартиру Гитлера, где состоялось совещание «главарей» рейха: присутствовали Нойрат и Франк, прибывшие из Праги; Баке, Гиммлер, Гейдрих и еще несколько военачальников и высокопоставленных чиновников. Беспорядки в протекторате Богемия-Моравия вылились в серьезный кризис. Опасаясь, как бы он не перерос в настоящий бунт, Гитлер отправил туда Гейдриха, дав ему наказ действовать исключительно в интересах немецкого народа.

Во время этого совещания Гитлер демонстрировал льющийся через край энтузиазм: большевизм, зародившийся посреди голода, крови и слез, вскоре падет от голода, крови и слез. Азиатов пора отправить туда, где им самое место, – в Азию. Москва в кольце и до 15 октября будет взята. Начато строительство казарм для размещения войск на зиму; возможно даже, удастся демобилизовать несколько дивизий. Да и как знать? Может, Сталин капитулирует? Все зависит от масштаба помощи, ожидаемой от плутократии; в противном случае он пойдет на подписание сепаратного мира. Во всяком случае, он, Гитлер, поступил бы именно таким образом. Сталину уже 62 года, очевидно, ему не по силам столь суровое испытание. Фюрер нисколько не опасался вступления в войну США. Надо только победить СССР, а потом уже ничего не страшно. Если Великобритания запросит мира, условия будут теми же: ей оставят ее империю, но она должна будет исчезнуть из Европы.

В этой речи легко прослеживаются излюбленные технические приемы, которыми глава рейха пользовался с начала своей ораторской карьеры: опровергнуть критические замечания до того, как они высказаны оппонентом. Бросается также в глаза умелое перемешивание полуправды и утопических измышлений. Действительно, не было никаких признаков, позволявших надеяться на то, что Сталин или Черчилль готовы поддаться. До того, чтобы отбросить Красную армию в Азию, было еще слишком далеко. Москва вовсе не находилась в кольце. Наконец, зимние приготовления если и начались, то были несопоставимы с тем, что в реальности пришлось пережить немецкой армии.

Впрочем, он немного приоткрыл свои истинные настроения, когда пожаловался Геббельсу на дурное самочувствие, очевидно, ввиду приближения старости. Годы борьбы истощили его физически и измотали его нервы. Но через десять или пятнадцать лет вести войну было бы еще труднее…

2 октября, после длительных проволочек, наконец было объявлено о начале операции «Тайфун» с целью захвата Москвы. На следующий день Гитлер выехал в Берлин, где произнес пространную речь во Дворце спорта. Геббельс специально просил его поднять моральный дух населения – судя по докладам СД, он заметно упал. Фюрер заверил аудиторию, что враг разбит и больше не поднимется. События последующих дней, казалось бы, доказывали его правоту. После двух крупных сражений – под Брянском и под Вязьмой – немецкой армии (во всяком случае, так сообщалось в бюллетене вермахта) удалось вывести из строя 73 советские пехотные дивизии и 7 танковых дивизий, не считая других успехов. Однако уже 7 октября, когда выпал первый снег и резко упала температура воздуха, продвижение войск замедлилось. Снегопад также резко снизил возможности авиации. Несмотря на это, 13 октября пришла директива штаба армии, предписывающая продолжать ведение боевых действий на севере и в центре. 15 октября командующий 4-й армией маршал фон Клюге счел, что настал «самый психологически критический момент восточной кампании». Однако ни Гитлер, ни Генштаб не собирались тормозить наступление. Марш на Москву должен был продолжаться параллельно с наступлением в северном и южном секторах. Все эти общие стратегические установки нужны были для маскировки того факта, что на фронте дела обстояли далеко не блестяще – войска буквально увязали в грязи. Гитлер несколько раз вмешивался в планы конкретных операций, раздавая противоречивые указания, которые потом приходилось отменять. Тем не менее директива ОКГ от 30 октября и меморандум Гальдера от 7 ноября доказывают, что военное руководство соглашалось с фюрером в том, что касалось ближайших целей кампании, к достижению которых следовало приступать с наступлением первых морозов, когда схватится грязь, для подготовки операций будущего года. Гальдер изложил эту стратегию начальникам штабов групп армий 13 ноября в Орше, близ Смоленска. На совещании присутствовали главный квартирмейстер армии, начальники центрального и оперативного отделов ОКГ, а также офицеры высшего командования, отвечающие за группы армий «Север» и «Центр». На вопрос, может ли наступление будущего года быть подготовлено уже зимой, Гальдер получил однозначно негативный ответ. Положение со снабжением и людскими ресурсами в войсках было таково, что ни о каком наступлении не могло идти и речи. Встреча закончилась компромиссом, доказывающим, что ни Гальдер, ни оперативный отдел ОКГ так и не вняли мнению командиров воюющих частей. Поэтому не удивительно, что темп наступления снизился. 29 ноября фон Бок информировал Гальдера, что в отсутствие кардинальных решений в ближайшие дни наступление остановится; командующий группой армий «Центр» не скрывал, что боится «второго Вердена». 4 и 5 декабря генералы Хёпнер и Гудериан доложили о необходимости приостановить наступление и перейти к занятию оборонительных рубежей. 6 декабря у Гальдера состоялась продолжительная беседа с Гитлером, в ходе которой он подробно доложил фюреру ситуацию на фронте. Однако Гитлер был не готов искать политическое решение конфликта, как ему советовал министр Тодт 29 ноября, и отдал приказ продолжать военные действия. Тем не менее через день вышла директива номер 39, в которой говорилось, что наступление останавливается по причине зимы и что войскам надлежит вести оборонительные бои за удерживание важных в экономическом и оперативном смысле районах. Это была возможность дать солдатам отдохнуть, однако прежде всего следовало подготовить в тылу пригодные для этого базы.

Но, пока директива дошла до фронта, ее опередили произошедшие события. Красная армия с новыми силами предприняла контратаку против «фашистской нечисти», готовая «похоронить гитлеровские орды в заснеженных полях под Москвой». Отступление грозило превратиться в паническое бегство, и 16 декабря Гитлер издал знаменитый «заградительный приказ», требовавший от солдат оказывать яростное сопротивление противнику. Всему командному составу предписывалось принимать личное участие в боях. Фон Бок, уже подавший прошение об отставке, был смещен и уступил свой пост генералу фон Кюге; 19 декабря верховный главнокомандующий армии фон Браухич также лишился должности – в любом случае, он уже несколько недель был тяжело болен. Приказ начальника Генштаба положил конец спорам о направлении движения войск. В этом качестве выступал лично Гитлер: отныне он сам принимал оперативные решения и напрямую связывался с командующими фронтами. Возглавив ОКГ, он сохранил возле себя Гальдера, но все остальные полномочия передал Кейтелю и Генштабу, что, впрочем, не помешало ему и в дальнейшем вмешиваться в их работу. Были также смещены и многие другие высшие офицеры.

20 января 1942 года, во время встречи с Геббельсом, Гитлер долго распространялся о «геркулесовых» усилиях, предпринимаемых для стабилизации положения на фронте. Неделями, сетовал он, ему приходится вести «изматывающую работу» над картами, с раннего утра до поздней ночи, пока не начнут болеть ноги (однако вопреки легенде, он вовсе не появлялся перед войсками, чтобы остановить начавшееся под Москвой бегство).

Главными проблемами оставались снабжение войск, транспорт и моральный дух войск. Надо было снова «надуть резиновых людей, из которых вышел весь воздух». Гитлер признал, что имели место «наполеоновские сцены», мало того, они повторялись снова и снова. В тылах фронта царила жуткая неразбериха – очевидно, уволенные генералы все же знали свое дело: «Старики не выдержали физической нагрузки. Надо дать им отдохнуть». Фон Рундштедт больше не мог приносить пользу, о чем Гитлер, поддерживавший с ним хорошие отношения, весьма сожалел (позже он отправил его на запад). Но еще больше ему не хватало Райхенау, который долго молчал о своей болезни, пока не свалился с сердечным приступом. Пришлось отправить в отпуск генерала Леба, измотанного до последней степени. По отношению к фон Браухичу Гитлер испытывал крайнее недовольство, обвиняя того в пораженческих настроениях: с тех пор, как его сместили, отношения фюрера со штабом армии намного улучшились – именно Браухич воздвиг стену между ним и армией.

Геббельса после этой беседы осенило: в неудачах на Восточном фронте виноваты слабые нервы командующих войсками, зато фюрер за последние четыре недели буквально спас нацию. Ему даже пришлось отправить в резерв Гудериана, который ослушался приказа – а приказы священны, особенно в кризисное время. И тот действительно несколько недель сидел без дела, пока его не призвали снова. «Только нехватка боеприпасов и людей, которых мы успели вовремя подвести, позволила большевикам прорвать линию фронта, но не нехватка отваги или способности к сопротивлению», – рассуждал Геббельс, очевидно готовый использовать подобные аргументы в пропагандистской работе. Отныне речь шла о подготовке к весеннему наступлению, в результате которого немецкая армия достигнет Волги, закрепится на ее берегах и наконец получит все, что ей так необходимо. К концу беседы Гитлер повторил, что он не исключает, что вскоре Москва запросит мира.

В немецкой и советской военной историографии декабрьский кризис 1941 года часто называют «предтечей московского перелома». Однако, как мы показали, с оперативной и экономической точки зрения провал плана «Барбаросса» был к этому времени уже очевиден. Есть труды, в которых «перелом в войне» объясняется тем, что с этого момента конфликт приобрел глобальный характер: японцы совершили нападение на Перл-Харбор, а 11 декабря Германия объявила войну США. Но, как нам представляется, подлинное значение декабрьского кризиса кроется в том, что он показал границы возможностей немецкого националистического государства, выявил дистанцию между его «желаниями и его возможностями».

Провал восточного блицкрига показал также чудовищную жестокость, с какой он велся. Эта война отличалась от других, в которых суровые испытания и постоянная близость смерти заставляют людей испытывать героизм, мужество, ощущение особой ценности жизни. Здесь все обстояло иначе: примитивная жестокость с самого начала вывела эту войну за рамки любых международных норм, призванных ограничить наиболее бесчеловечные ее проявления. «Жизнь жестока, – рассуждал Гитлер. – Все, что рождается, должно умереть». Или еще: «Война вернулась к своей изначальной форме. Войну народов сменила война пространства. Исходно война была не чем иным, как борьбой за пищу. Сегодня речь идет о борьбе за природные ресурсы. Согласно законам творения, эти ресурсы принадлежат тем, кто завоюет их в борьбе. Законы жизни требуют постоянно убивать, чтобы выжил лучший». Во время одного из визитов Гиммлера в штаб-квартиру фюрера тот заявил ему, что ему нужны грубые натуры, чтобы творить историю. «Стратег ничего не добьется без применения животной силы, а вот животная сила вполне может обойтись без стратега».

Именно «животная сила» и «грубые натуры» стали самыми главными характеристиками восточной войны. И эти характеристики были официально приняты и закреплены в приказах о поведении войск и о способах обращения с советскими политическими комиссарами. Солдаты довольно скоро поверили в том, что им внушали по поводу «преступных элементов» – евреев или партизан, поскольку им приходилось иметь дело с врагом, воодушевленным речью Сталина, произнесенной 3 июля, в которой тот призвал их отрешиться от всякой жалости и создавать партизанские отряды. Штурмовым отрядам немецкой полиции безопасности и СД соответствовали спецбатальоны НКВД, в подчинении которого находилось 80 штрафных соединений и сотни концентрационных лагерей. С первых дней войны производились массовые убийства прибалтов, поляков и украинцев. Пропаганде Геббельса СССР противопоставил контрпропаганду, важную роль в формировании которой сыграл писатель Илья Эренбург. Он писал о «бешеных волках», «чумных крысах» и «людоедах» – немцы употребляли такие выражения, как «недочеловеки» или «полуживотные». С обеих сторон началась бесконечная гонка массовых убийств. Зачастую не делалось никаких различий между солдатами регулярной армии, партизанами и гражданским населением. Даже многие офицеры вермахта перестали различать военные действия и идеологическую борьбу, особенно в тылу, где ширилось партизанское движение. Доказано, что армия не только пособничала в бесчинствах, но и активно сотрудничала с боевиками СД. Высшие офицеры, пользовавшиеся бесспорным авторитетом, подписывали приказы о немедленном уничтожении «в тылу фронта» врага, вдохновляемого евреями. Впрочем, необходимо отметить, что некоторые офицеры пытались ограничить подобные бесчинства, «несовместимые с немецкой честью». Не менее очевидно, что в умах многих офицеров прочно утвердился стереотип «жидобольшевика», виновного в поражении 1918 года, особенно в умах тех, кто к концу Первой мировой войны был молодым лейтенантом и чью карьеру прервал Версаль.