Гитлер

Фюрер также рассорился с Йодлем, вставшим на сторону Листа, и объявил, что отныне будет принимать пищу в одиночестве. Борману он приказал доставить стенографистов, чтобы вели записи во время военных совещаний, – ему нужны письменные доказательства того, о чем он говорит. Дело было в том, что Йодль с помощью военного историографа генерала Вальтера Шерффа составил докладную записку, в которой указывал, что Гальдер строго следовал указаниям фюрера. Тот решил, что надо избавиться от Йодля и заменить его генералом Паулюсом, что он намеревался сделать сразу после взятия Сталинграда. Впрочем, Йодль сам просил отправить его на фронт. «Это мне решать, когда и куда вам отправляться», – ответил на его просьбу фюрер. Довольно долгое время Гитлер с ним не здоровался и не протягивал ему руки. Впоследствии Йодль вспоминал о своей жизни в штаб-квартире фюрера как о пытке; на Нюрнбергском процессе он рассказывал, что там царила атмосфера, напоминавшая одновременно монастырь и концлагерь. Его отношения с шефом больше никогда не были такими сердечными, как в прошлом. Тем не менее в январе 1943 года Гитлер наградил Йодля золотым крестом НСДАП – очевидно, чтобы показать, что «Винницкий кризис» миновал. Это была единственная полученная Йодлем награда, которая подвигла его 1 января 1944 года подать заявление о вступлении в партию, однако без надежды на успех, поскольку боевой офицер не имел права принадлежать к партии.

24 сентября на место Гальдера был назначен Курт Цайцлер, 47-летний офицер, за которым Гитлер специально посылал в Париж своего адъютанта Шмундта и которому немедленно присвоил звание пехотного генерала. Ему поручили отвечать за ведение восточной кампании, тогда как штаб занялся остальными операциями, – все это засвидетельствовано в стенографических отчетах военных совещаний. Эти протоколы, служащие ценным источником сведений о Гитлере, подтверждают то, что нам известно из записей Шпеера: это был человек с явной технической жилкой, наделенный отличной памятью и проявлявший не всегда уместную склонность вдаваться в самые мелкие детали. В тот же самый период он назначил Шмундта начальником кадрового отдела вермахта, чтобы быть уверенным, что ни одно важное назначение не состоится помимо его воли.

Уделяя повышенное внимание положению на восточном фронте, Гитлер не мог не понимать, что дело идет к открытию второго фронта. 29 сентября он посвятил этому вопросу свое выступление на узком совещании в канцелярии. О месте возможной высадки можно было только догадываться. Адмирал Канарис, шеф абвера, склонялся к окрестностям Шербура; средиземноморский флот – к Мальте или Сицилии, либо Триполи или Бенгази, что могло поставить под угрозу германо-итальянские войска. Таким образом, обманные действия союзников удались как нельзя лучше. К высадке в окрестностях Касабланки, Орана и Алжира, состоявшейся 8 ноября 1942 года, никто не был готов. Операция «Факел» (первоначальное название «Гимнаст») должна была стать первым актом союзнического наступления, жестким ударом в «мягкий живот» Оси, по выражению Черчилля. Сталин предпочел бы открытие второго фронта в Европе, чтобы снизить чудовищное немецкое давление, но одна только угроза подобного выступления заставляла Гитлера держать на Западе отборные войска и даже выслать им осенью 1942 года подкрепления. Кроме того, ему приходилось держать там сотни бомбардировщиков и транспортных самолетов, которые весьма пригодились бы под Сталинградом или в Тунисе. 11 ноября Роммель был выбит с египетских позиций в Эль-Аламейне в результате британской наступательной операции под командованием генерала Монтгомери.

Помимо всего прочего, высадка союзников в Северной Африке обострила ситуацию с Францией. События, приведшие к «повороту» адмирала Дарлана и «потере» французских колоний в Северной Африке, были детально изучены французскими историками, поэтому мы ограничимся здесь реакцией на них с немецкой стороны. Гитлер узнал о высадке в поезде между Берлином и Мюнхеном; в Бамберге к нему присоединился Риббентроп. Вместо того чтобы пересмотреть политику по отношению к Франции, министр иностранных дел, явно потрясенный случившимся, предложил Гитлеру связаться со Сталиным при посредничестве советского посла в Стокгольме Александры Коллонтай; с учетом сложившихся обстоятельств придется, очевидно, оставить большую часть захваченных на востоке территорий. Это было последнее, на что Гитлер был способен согласиться, – он сухо ответил, что намеревался обсудить положение в Африке и Франции, но не более того.

Франко-немецкие отношения на протяжении этого года заметно испортились, и тому были три причины. Во-первых, в обмен на возвращение 50 тыс. военнопленных Германия потребовала вербовки на работу 150 тыс. человек гражданского населения. В действительности инициативы «полномочного» генерала по набору рабочей силы Фрица Заукеля до конца 1942 года позволили вывезти в Германию 240 тыс. французских рабочих. Во-вторых, 7 июня 1942 года был принят указ об обязательном ношении желтой звезды для евреев, а 16 июля состоялась первая облава на евреев нефранцузского происхождения; в течение лета и осени они были депортированы, причем число жертв достигло 12 тыс. человек. Наконец, по приказам от 19 и 25 августа 1942 года был принят указ об обязательной военной службе для молодых мужчин из Эльзаса и Лотарингии. Все это не могло не омрачить отношения между обеими странами.

8 ноября, пока в Виши заседал совет министров, бурно обсуждавший положение в Северной Африке, Гитлер выступал перед партийными ветеранами в Мюнхене на памятной встрече в честь путча 1923 года. У его адъютанта Белова сложилось впечатление, что он растерян, но не желает этого показывать. Геббельс, напротив, нашел фюрера в прекрасной форме, как и его речь, судя по всему написанную за несколько недель до того. Впрочем, ему не требовалось особой подготовки, поскольку он повторял примерно то же, о чем твердил всегда. Сравнивал нынешнюю войну с борьбой за власть, которую ему пришлось вести в прошлом. Как и прежде, от категорически отверг возможность компромисса и заявил, что не намерен выступать с предложениями о мире: «Сейчас не время говорить о мире, сейчас время воевать». Он всегда страдал одним недостатком – или это было достоинство? – настоять, чтобы последнее слово осталось за ним. Если в прошлом Германия сложила оружие без четверти двенадцать, то он остановится не раньше, чем часы покажут «пять минут первого». Затем он обрушил поток инсинуаций на Сталина, Черчилля, Рузвельта и «надушенного мальчишку» Идена.

Между тем он через Абеца дал знать в Виши, что если французы готовы объявить войну англичанам и американцам, то он пойдет с ними «против всех бурь и ветров». Как отмечал Геббельс, фюрер оказывал им «огромное доверие. Французы, очевидно, попытаются внести в это предложение больше содержания и придать ему более широкую основу. Если с ними получится договориться, что пока сомнительно, это даст нам в руки бесценный пропагандистский козырь. Мы тогда сможем нарисовать весьма привлекательную картину будущей Европы; хартия нового европейского строительства, безусловно, затмит Атлантическую хартию Рузвельта и Черчилля. На мой взгляд, эта перспектива слишком заманчива, чтобы иметь шансы на осуществление». Все, даже Гиммлер, Риббентроп и Кейтель, соглашались с тем, что подобное строительство будет «красивым и приятным». Тем не менее фюрер, как и его министр пропаганды, оставался «крайне подозрительным и скептичным и не желал раньше времени связывать себе руки договором с Францией, пока он не получит всестороннего и искреннего одобрения итальянцев». Французское правительство продолжало дискутировать, и фюрер решил «немного смягчить свои требования. Он не настаивает на формальном объявлении войны, которое даст англичанам и американцам право бомбить Францию. Но если французы откажутся, он намеревается в самые короткие сроки захватить оставшуюся французскую территорию».

Поздно вечером состоялись трехсторонние переговоры между Мюнхеном, Виши и Римом. К часу ночи стало известно, что Алжир уже ведет переговоры о перемирии. Главный вопрос, волновавший всех, звучал так: где генерал Жиро, бежавший из концлагеря для пленных офицеров? В Берлине и Мюнхене знали, что Вейган в Виши ведет переговоры с Петеном, но местонахождение Жиро оставалось неизвестным, даже Абецу. «В Виши, – отмечал Геббельс, – царит смятение. В этот решающий час во Франции не нашлось государственного деятеля нужного масштаба, который знал бы, чего он хочет». Наконец, пришло сообщение, что Дарлан захвачен американцами.

«Вопрос еще и в том, будет ли он считаться военнопленным, поскольку официально США и Франция не находятся в состоянии войны. Если удастся договориться с французами, может быть, будет возможно уменьшить негативные военные последствия американского демарша. Но психологический успех американцев налицо. К тому же англичане начинают осознавать истинный масштаб сил Роммеля. До сих пор они их серьезно переоценивали. Как только они узнают, какими небольшими силами он в действительности располагает, его положение станет еще труднее».

Продолжая невеселый обзор ситуации, он затронул тему Сталинграда, на который готовилось наступление силами нескольких инженерных батальонов: «Было бы неплохо бросить Сталинград как противовес на чашу психологических решений. Мы должны любой ценой одержать зрелищную победу на любом театре военных действий и восстановить свою пошатнувшуюся репутацию». Таким образом, все зависело от визита Лаваля в Мюнхен; в противном случае оставался последний козырь – полная оккупация Франции.

Но картина ухудшалась час от часу. Выяснилось, что французы «почти не оказывали сопротивления в Северной Африке. Складывается впечатление, что они играют комедию, пытаясь спасти внешние приличия. Французы требуют от нас гарантий, не понимая, что гарантий должны требовать от них мы». Затем пришла весть, что Жиро в Алжире и «по приказу генерала Эйзенхауэра собирает в Северной Африке национальную французскую армию. Это означает коренной перелом в ситуации. Мы не верим, что Дарлана захватили в плен в честном бою». Он сам отправился в Алжир и сдался в плен американцам, лишь бы «не принимать решений. Все эти французские военные и государственные деятели ведут чрезвычайно легкомысленную и коварную игру». Арест Дарлана выглядел в глазах немцев «заранее отрепетированным фарсом». Поэтому переговоры с Лавалем проходили «под давлением фактора времени» и событий. Надежда прийти к соглашению таяла с каждым часом и в конце концов испарилась окончательно.

Фюрер, между тем успевший встретиться с Чано, принимал президента французского совета в его присутствии, а также в присутствии Риббентропа. Лаваль явно старался выиграть время и рассуждал о поэтапной эволюции. Но немцам было ясно, что «о конструктивном сотрудничестве с французами больше не может идти и речи. У нас нет больше времени. Фюрер решил, что мы займем не оккупированную пока часть Франции, а итальянцы – Корсику. А тот, кто сегодня захватит ту или иную территорию, просто так не отдаст ее после войны». Переговоры завершились составлением письма для вручения Петену, в котором Гитлер объяснял «необходимость своих действий». Геббельс отмечал, что нерешительность итальянцев, возможно, помешала немцам совершить серьезную ошибку: «Лавалю на самом деле нечего было предложить.