Гладиатор умирает только один раз. (Сборник рассказов)

Да, конечно, это было очевидно. Читаю дальше.

Пусть A будет твердым телом тяжелее того же объема жидкости, и пусть (G + H) представляют его вес, а G представляет собой вес того же объема жидкости…

Это было не совсем ясно, и я начинал засыпать. Объяснение Цицерона было более понятным. Я продолжил.

Возьмите твердое тело B легче, чем тот же объем жидкости, и такое, что вес B равен G, а вес того же объема жидкости равен (G + H). Объединим теперь A и B в одно тело и погрузим их в жидкость. Затем, поскольку (A + B) будут иметь тот же вес, что и тот же объем жидкости, и оба веса будут равны (G + H) + G, отсюда следует, что ...

Я широко зевнул, отложил свиток и погасил лампу. Увы, для меня это все было каким-то греческим вздором.

На следующее утро, на рассвете, я разбудил Экона, взял из кладовой два ломтя хлеба, и мы вдвоем направились к воротам Ахрадина.

Участок дороги за стенами был именно таким, как описал его Агафин, с огромным лабиринтом гробниц по обеим сторонам, поросшим ежевикой и виноградной лозой. Это было унылое место, даже в тусклом утреннем свете, с атмосферой разложения и запустения. Некоторые из каменных памятников были размером с небольшие храмы. Другие были простыми стелами, установленными в земле, и многие из них уже не стояли вертикально, а были повалены или разбиты. Осыпающиеся скульптурные рельефы изображали погребальные гирлянды и головы лошадей – традиционные символы кратковременного расцвета жизни и быстрого перехода к смерти. Некоторые из памятников были украшены лицами умерших, которые стали настолько гладкими от времени, что были такими же безликими и невыразительными, как статуи Киклад.

Агафина нигде не было.

– Возможно, мы пришли рано, - сказал я. Экон, полный энергии, начал осматривать памятники, вглядываться в потертые рельефы, искать тропинки в центр лабиринта. – Не заблудись, - крикнул я ему, но он быо не только немым, но, по-видимому, и глухим. Вскоре он скрылся из виду.

Я долго ждал, но Агафин не появился. Возможно, он прибыл раньше нас и ему не хватило терпения ждать, или ему помешали прийти его дела. Был также шанс, что он передумал помогать мне, хотя я и показался достаточно порядочным человеком для римлянина.

Я попытался вспомнить его описание местонахождения гробницы. Он сказал, что она на северной стороне, примерно в ста шагах от дороги, и украшена скульптурами геометрических форм. Конечно, найти ее по этим признакам было не так уж и сложно.

Я начал осматриваться, как это делал Экон, ища пути в заросли. Я нашел его следы и последовал за ними в своего рода туннель через шипы и лианы, которые закрывали проходы между надгробиями. Я продвигался все глубже и глубже в странный мир темной листвы и холодного сырого камня, покрытого лишайником и мхом. Под моими ногами шуршали мертвые листья. Каждый раз, когда тропа разветвлялась, я пытался идти по стопам Экона и выкрикивал его имя, чтобы дать ему понять, что я иду за ним. Вскоре я понял, что найти гробницу Архимеда будет не такой уж простой задачей. Я подумал о том, чтобы вернуться назад к дороге. Агафин мог прийти и ждать меня там.

Затем я услышал странный, непонятный вскрик, который был не совсем криком, а скорее тем звуком, который мог издать немой мальчик, если бы попытался закричать.

– Экон!

Я бросился на шум, но был сбит с курса ветвистым лабиринтом и эхом его крика среди каменных гробниц.

– Где ты, Экон? Отзовись! Кричи, пока я тебя не найду!

Шум эхом разносился с другого направления. Я повернулся, ударился головой о выступающий угол памятника и ругнулся. Я протянул руку, чтобы стереть пот с глаз, и понял, что поцарапался до крови. Эко снова вскрикнул. Я побежал за звук, спотыкаясь о ползучие лозы и уклоняясь от скривившихся стел.

Внезапно над клубком шипов я увидел верхнюю часть того, что могло быть только гробницей Архимеда. На высокой квадратной колонне, покрытой высеченными выцветшими надписями на греческом языке, было изваяние шара, а наверху шара, уравновешенного на его закругленном краю, находился круглый цилиндр. Эти две формы были конкретным представлением одного из принципов, с которыми я столкнулся при чтении накануне вечера, но все подобные мысли улетучились из моей головы, когда я нашел путь через чащу и ступил на небольшую поляну перед гробницей.

Перед ней стояло несколько других геометрических скульптур. На одной из них, кубе почти такой же высоты, как он сам, стоял Экон с широко раскрытыми от ужаса глазами. Рядом с кубом, такой же высоты, находился тонкий конус с очень острым концом. Острие было темным от крови. На конусе, лицом вверх, с длинными тонкими конечностями рук и ног, растопыренными в агонии, было безжизненное тело Агафина. На его запрокинутом лице застыло выражение боли и шока.

– Ты нашел его таким?

Эко кивнул.

Как такое могло случиться? Агафин, должно быть, стоял на кубе, где сейчас стоял Экон, и каким-то образом упал на острие конуса. Я вздрогнул, представив себе такое. Сила падения насадила его тело на половину конуса. Но почему он вообще должен был стоять на кубе? Выцветшие надписи на колонне так же легко читались с земли. И как он мог быть настолько неосторожным, чтобы упасть на такое опасное место?

Если только кто-то его не толкнул.

Я подумал о треугольнике, не о тех, что изучал Архимед, но с такими же предсказуемыми свойствами – треугольнике, состоявшем не из абстрактных линий, а из могущественных сил, которые связывают смертное со смертельным.

Я сказал Экону чтобы он перестал пялиться и слез с куба.

Учитывая обстоятельства нашего открытия и тот факт, что мы были чужаками в Сиракузах, мы с Эконом могли сами попасть под подозрение, если выскажут подозрение, что Агафин был убит. Я подумал, что лучше всего доложить Цицерону о том, что я видел, позволить ему сообщить о смерти соответствующему провинциальному магистрату, а затем поскорее найти судно, оправлявшееся в Рим, чтобы как можно меньше светиться в этом деле.

– Но Гордиан, - возразил Цицерон, - такого рода вещи – твоя специальность. И если я правильно тебя понял, Агафин пришел туда, чтобы встретиться с тобой и оказать тебе услугу – хотя, похоже, он мог бы с такой же легкостью показать надгробие и мне. Ты не чувствуешь себя обязанным открыть правду?

Цицерон мастерски умел играть на мужской чести. Я долго сопротивлялся.

– Ты нанимаешь меня расследовать его смерть?

– Гордиан, опять ты заговорил о деньгах! Оплачивать тебе такую услугу вряд ли входит в мои обязанности, но я уверен, что смогу убедить местного римского магистрата сделать это. И это, к тому же, избавит тебя самого от подозрений. Хорошо? – он приподнял бровь.

С логикой Цицерона спорить было невозможно.

– Ладно, этим займусь я.

– Хорошо! Во-первых, кто-то должен будет сообщить его друзьям и семье. Работа с вдовой требует определенной тонкости – я это возьму на себя. Тебе же поручаю сообщить печальную новость его партнеру Дорофею.