Главная роль 6
Шрифт:
А еще Иоанн Леонтьевич оказался единственным в моем окружении человеком, который пытался ускорить мою коронацию без подобострастного блеянья про «радость великую по всей России», а аргументированно — настолько, насколько ему позволила профессиональная деформация:
— Издревле на царствование у нас миром мажут. Миром, не елеем, великое доверие тем самым оказывая. Кайзер твой и на толику малую такого доверия и такой ответственности великой не имеет — другая там традиция, от благодати многие уж века оторванная. Тебе, Царю Правосл… — замялся, подумал и не стал поправляться, потому что в Православие я и крещенный. — Тебе, Царю Православному, елея как своих ушей не видать. Миром мазан будешь, и перед миром ответ и держать.
Очень хорош батюшка —
— Третий Рим мы, а четвертому не бывать, — продолжил духовник. — Из Византии великой традицию ведем, многие века сберегаем, и крепнет от этого Русь великая, землями да добрыми людьми прирастает. Не знал Иван Грозный про богатства тобою в Зауралье указанные, а гляди-ка: прирезал пустоши снежные да болота непролазные, будто знал, что потомкам сгодится.
Исторический процесс так однобоко трактовать я бы не стал, но сейчас о другом речь — о традиции и сакральности, и мне, как нарциссу до мозга костей, такое про себя слушать очень приятно: словно встают за спиной великие титаны прошлого, смотрят одобрительно да в лопатки могучим, словно Святогоровым дыханием подталкивают, дабы и дальше не плошал.
— Трудно тебе, Государь, — перешел духовник на очень трогательный, в самое сердце бьющий тон. — Вижу — отговорки придумываешь, подготовиться мол надо да потешные задачки решить. От робости это да кротости — достойным себя не считаешь, и от этого юродствуешь, за «И. О.» это свое прячешься. Похвально это, да только вечно оттягивать все равно не выйдет — все на Миру живем, а Мир — он все видит, все чувствует, и неуверенность твоя аукнуться может. Твое решение, Государево, и примут его все без роптаний, да только непонятно — зачем от шапки Мономаха бегать?
И крыть-то нечем: реально побаиваюсь. Примерял я Шапку, весит реально много, но на сакральном плане бытия уподобляется натянутой на голову «Хрущевке». Корежит меня бытие современное, давит тысячелетней традицией государственности, и во снах я нынче слышу грохот миллионов Имперских сапог, вижу блеск скипетра с Державою, и думаю о том, насколько выхолощенной стала Традиция в мои времена. Совсем другой уровень на мой аполитичный в целом-то взгляд, словно стараться стало не модно и не нужно. Спасибо бате моему настоящему — накачивал меня всем этим как мог, и только сейчас я начал по-настоящему его понимать.
— А я скажу, почему не токмо от скромности откладываешь, — внезапно насупил на меня брови духовник. — Знаю про любовь твою к истории, а потому предположу, что известно тебе — не токмо доверие Мира помазание символизирует, но и ограничение власти да воли твоей законами христианскими. Вижу — жаден ты, Государь, над казною эвон как чахнешь. Не алчен, Слава Господу, и для подданных на каждую копеечку руку наложить стараешься, не для себя. До «инструментов аппаратной борьбы», как сам изъясняться изволишь, жаден, и оттого боишься: после помазания-то «инструментов» поменьше станет, а вот спроса за них — больше.
Как открытую книгу меня читает старый духовник. Что ж, иллюзий у меня нет — не больно-то это все и прячу, потому что кому не по рангу и так не увидит и не догадается: функция в их глазах первична, и человека в Георгии Романове (Первом этого имени) видят единицы. И Слава Богу — вон я оказывается какой, с душой на распашку и закомплексовано-напуганный.
И прогнул бы меня Иоанн Леонтьевич короноваться пораньше, потому что крыть мне к этому моменту стало нечем, но увлекся и сам подставился:
— В Средние века монархи европейские почти сразу короновались — редко когда неделя миновать успевала после начала царствования. И правильно делали — зачем тянуть? А ну как Господь на нерешительность Помазанника осерчает?
— Так то ж Европа, батюшка, где елеем мажут да благодати днем с огнем не сыщешь, — ввернул я.
Поморщившись —
недоработал и справедливо себя за это корит — Иоанн Леонтьевич вздохнул:— Быть по сему.
Вернув на лицо улыбку, подбодрил:
— Будь по-твоему, Государь. Дело мое маленькое — словом кротким да делом скромным приободрить, а власть земная — твоя вся. Пойду я, Государыня на Ванечку посмотреть приглашала.
Да чего там на третьего нашего ребенка смотреть — такой же аномально здоровый (и слава Богу!) малыш, как и Коля с Машенькой — даровали нам с супругой доченьку все-таки, и я от этого без всякого преувеличения счастлив. Но пока с детками подождем — хочется простой человеческой семейно-половой жизни, а не демографию поднимать.
Но это все — дела прошлого, а сегодня, в теплый и образцово-показательно солнечный день, под приглядом высокотехнологично летающих на дирижаблях наблюдателей, по нарядным и замощенным свеженькой брусчаткой (мой заводик штампует, в рамках перекладывания государственных денег из кармана в карман) улицам Москвы, с саундтреком из мажорных маршей военных оркестров, задрав подбородок и всем видом символизируя набирающую небывалую мощь, несокрушимую Империю, на дородном и белоснежном скакуне, одетый в парадный мундир синего оттенка, я в сопровождении своей валькирии и особо приближенных людей, я направлялся к Успенскому собору.
Оцепления, кордоны, коробейники — это все привычно, а вот на крышах и балконах новинки: за кинохронику отвечают двадцать три киноаппарата. Финальный, смонтированный хронометраж спланирован в двадцать минут, и по получении его копии при специалистах и благополучно изобретенном, неплохо работающем проекторе отправятся в гастроли по Родине — бесплатно подданным показывать — и по заграницам: вот там деньги за билеты будем брать, бонусом добавив кадры с нашей с Марго свадьбы. Билеты дорогие, но первая их очередь уже распродана: очень элитарный и необычный досуг должен стоить соответственно.
Успенский собор успели «откапиталить» настолько, насколько вообще возможно: ни единого темного пятнышка, древние фрески и мозаики вновь налились красками. Менять многовековой ритуал — дело очень тонкое, и я бил себя по рукам как мог, ограничившись одним «сигналом», призванным протянуть связующую нить Традиции глубже, чем это практиковалось ранее: Императору перед основной церемонией надлежало посидеть на троне Алексия Михайловича Тишайшего, а Императрице — на троне Иоанна III.
Никто мне так толком объяснить и не смог, почему так. В целом-то логика есть: я Романов, и сажусь на трон первого Романова, но какого черта Императрицу сажают на трон Рюриковича — непонятно. Типа династия второстепенная (что символизирует неполноценное в глазах актуальной общественности существо «баба»), но мы ее помним и почитаем? Фигня полная, и я без лишних рефлексий распорядился предоставить трон Иоанна III мне, а Маргарите — трон его супруги Софии Палеолог. Что-то Илюха в прошлой жизни про Палеологов нехорошее рассказывал, но после череды совещаний со всеми подряд я выяснил, что мои современники ничего плохого в них не видят.
Усевшись на весьма неудобное сиденье трона, я посмотрел на фрески на потолке Собора и жизнерадостно улыбнулся: порядок, и почти даже не страшно. В голове всплыла вереница моих предшественников, и я торжественно пообещал им не подвести. И не подведу!
Глава 20
Последнее время мне все больше нравится читать европейскую прессу. «Взрыв унес жизни и покалечил более двухсот рабочих…». Не это нравится, это грустно, и терять такую грусть мне нельзя — цинизм полезен, но поговорку «лес рубят — щепки летят» при всей ее притягательности в качестве поведенческой доминанты мне, Православному Императору, принимать не положено. «…Два новейших броненосца типа „Дункан“, строившихся на стапелях, получили неисправимые повреждения и ныне годятся лишь на металлолом. Пострадало и портовое оборудование. Cуммарный ущерб, согласно предварительным оценкам, составил более двадцати пяти миллионов фунтов».