Глаза изо льда

— Вы предполагаете, что он может вернуться, — сказал другой голос. — Вы предполагаете, что он всё ещё существует где-то там. Что он не потерял свой грёбаный разум во всём этом…

Снова женский голос.

Жёсткий. Такой же решительный, как у мужчины.

— Он вернётся.

Другой мужчина усмехнулся.

— Почему ты так уверена?

— Потому что я настаиваю на этом, — холодно ответил голос.

Другой голос, более молодой, взволнованный, женский.

— Этого будет достаточно?

Мужчина снова едко усмехнулся.

— Разве это имеет значение? Я не думаю, что мешков с кровью сейчас будет достаточно, даже если мы выдадим ему целые галлоны этого дерьма…

Этот голос был знакомым.

Таким чертовски знакомым.

Мужчина. И он это знал.

Он знал этот голос…

— Ну и что ты предлагаешь, чёрт возьми? — ещё один голос, которого он раньше не слышал. Женский. Моложе, чем в прошлый раз. — Ты хочешь предложить ему своё запястье прямо сейчас, чувак? Серьёзно? Он оторвёт тебе голову, а потом, возможно, швырнёт её через всю комнату, как футбольный мяч, просто забавы ради, — пауза, затем открытое нетерпение, беспокойство. — Может, ты просто подойдёшь сюда? Нам нужно запереть дверь. Ты играешь с огнём. Если эти ремни порвутся…

— Ладно, — проворчал мужской голос. — Ладно. Остынь, мать твою…

Теперь Ник почувствовал его запах.

Запах крови одолел его.

Он ослепил его, заставляя болеть язык, рот, губы, вены…

Его разум попытался уложить в голове этот голос.

Он пытался осмыслить мужской голос, женский голос.

Он пытался различить их, дать им имена.

Он старался найти имена, лица, глаза, чтобы оттолкнуться от этого. Он изо всех сил старался не слышать их как разные запахи добычи…

Но он не мог.

Он, бл*дь, не мог.

Рычание стало громче, гортаннее.

У него болела грудь.

Его грудь болела так чертовски сильно.

— Окей, — голос пожилой женщины. — Я собираюсь расстегнуть ремни.

Она замолчала, и он почти почувствовал, что она наблюдает за ним.

Рычание становилось всё глубже и тяжелее.

— …Все готовы?

Он не понимал, что противится какому-то ограничению. Он не знал, что борется с чем-то физически. Он вообще не чувствовал своего тела.

Он не знал, что такое сопротивление, пока внезапно…

…оно не исчезло.

Сопротивление пропало.

Он оказался на ногах, слепой, и это рычание преследовало его.

Он чуял запах крови, слышал рычание и биение в ушах, похожее на совокупный звук ударов десяти тысяч сердец, пульсирующих в его голове.

Ощущения сложились воедино, ослепляя его.

Он чувствовал их все, в мучительных деталях… даже когда они врезались друг в друга в темноте его разума, стирая его начисто, опустошая наиболее логичные части его сознания от любой значимой информации. Он перестал прислушиваться, нюхать… думать.

Он перестал пытаться двигаться. Он перестал пытаться не двигаться.

Всё вокруг стало серым.

Где-то в этом месте Ник перестал существовать.

Ник прекратился.

Он просто… исчез.

***

Он бежал.

Он бежал, и бежать было приятно.

Это было хорошо, срочно, важно, отчаянно, невообразимо лучше бежать.

Он не знал, где находится.

Было темно.

Было темно, тут виднелись деревья, вдали горели уличные фонари, которые вспыхивали и мерцали, как звёзды, пока он скачками и бегом нёсся по узкой охотничьей тропе между густыми зарослями. Он видел эти огни, но они не освещали то место, где он находился. Он держался в тени, в самой глубокой части темноты, вне поля зрения… но он бежал, и он мог видеть всё.

У него сохранилась память о людях до этого.

Он помнил людей, толпы.

Он каким-то образом прошёл через них.

Он помнил, как пробивался сквозь толпу.

Он помнил, как проталкивался, зная, чего хочет, хотя и не мог выразить это словами, даже самому себе. Он и не пытался. Он знал, чего хочет.

Он знал, куда хочет пойти.

Он чувствовал это так сильно, так бл*дь сильно, что больше ничего не видел и не чувствовал.

Это поглотило его.

Это уничтожило всё остальное.

Его разум, то, что он мог чувствовать, зациклился на этой единственной вещи.

Он не останавливался, чтобы поесть.

Он знал, что если остановится, чтобы поесть, они не дадут ему добраться туда, куда он хотел. Он знал, что если будет бороться с ними, причинять им боль, привлекать к себе внимание любым способом, он не доберётся туда, куда хотел. Они снова вырубят его. Они будут бить его, избивать, заковывать в цепи, осушать его кровь. У него ничего не получится, и он должен это сделать.

Он, бл*дь, должен.

Он должен был сделать это…

Теперь, освободившись от них, он мог бежать.

Он мог бежать, следуя за картами и цифрами в своей голове, линиями, которые проскальзывали и освещали темноту перед ним, указывая, куда ему нужно идти. Инстинкт был направлен на огни, которые он мог видеть, странное сочетание машины и животного, которое позволяло ему двигаться на максимальной скорости, разминать ноги, несмотря на то, как он устал.

Несмотря на то, каким чертовски усталым он был, как сильно болела его голова…

А потом… он оказался там.

Это случилось внезапно. Лес кончился.

Его там не было, он бежал сквозь деревья…

А потом он очутился там.

Он был там, но даже не знал, что это такое, и где находится.

Он знал, что это правильно.

Он понял это по силе облегчения, нахлынувшего на него.

Эмоции, которые поднимались в его груди, в самих его венах, почти заставляя его упасть на колени: смятенная полнота и горе, печаль, облегчение, надежда, страх. Здесь он будет в безопасности. Он будет в безопасности. Он чуть не заплакал. Будь он человеком, он бы заплакал.

Но он не был человеком.

Вместо этого интенсивность этого затмила те части его, которые всё ещё играли в человека, которые всё ещё думали как человек, нуждались в рационализации и объяснении как человек. Эта более сильная, более инстинктивная вспышка чувств подавляла всё это, парализуя его более рациональный разум, заглушая его чистыми, нефильтрованными эмоциями.

Он не осознавал, что просто стоит там, ничего не делая, пока дверь перед ним не открылась. Он не до конца понимал, что это дверь, пока свет перед ним не изменился, пока белая панель не распахнулась внутрь, открывая тёмный интерьер двухэтажного дома на улице, обсаженной деревьями.