Глаза Сатаны

Уже отбежав с версту, он остановился отдышаться. Над постройками усадьбы Скряги виднелось пожарище, уже слышался отдалённый гвалт голосов.

Ивась неторопливо направился к буераку, что, как он знал, тянулся на юг от правобережных холмов. Там он решил переждать, подумать и решить, куда податься. Подумал, что догадаться о содеянном в селе не составит труда.

Забрался в дебри зарослей. Здесь он с друзьями иногда прятался, играя в разбойников и татар. Здесь у них был устроен шалаш, где плотный слежавшийся слой сухой травы манил усталое тело.

Проснулся Ивась поздно. Его разбудил далёкий зов матери. В голове в тот же миг всплыли события прошлой ночи. Сердце зашлось от страха, когда до него дошло, что он наделал. Злость испарилась, как роса под жгучими лучами утреннего светила. Тело покрылось липким потом. Первый порыв броситься к матери – тут же остыл, уполз ящеркой, забился в глубинах его зажатого страхом тела.

Инстинктивно вжался в подстилку, потом вспомнил, что мать не должна знать его схоронку, успокоился, но самую малость.

Скоро зов несчастной матери перестал его терзать, но навалилось нетерпеливое, жгучее желание посмотреть, что получилось с его мести. Но страх оказаться в руках разъярённых сельчан пересилил.

Голод напомнил о себе. Вспомнилось, что он от злости, обиды и беспомощности, вчера почти ничего не ел. И теперь в животе противно щемило, а голова всё сильнее наполнялась мыслями о еде.

Ивась вылез из полуразвалившегося шалаша. Огляделся, припомнил, что недалеко, под большим камнем, чуть ниже буерака, имеется крошечный родничок. Чтобы как-то заглушить голод, юноша напился вкусной воды по самые завязки. Живот раздулся, чувство голода несколько поутихло. Надолго ли?

Мысли потекли в другом направлении. Он ясно осознал, что одному ему в этом буераке долго не выдержать. Мысли заметались в голове беспорядочными зигзагами, но кроме того, что остался один лишь выход – это обчищать в деревне огороды и сады. Или, пользуясь безграничной любовью матери, тайно от отца просить её дать харчей, пожаловаться и испросить совета, как теперь выпутаться из этого дурацкого, глупого положения.

Была середина лета, и дикие плоды ещё не поспели. Лишь в огороде можно было разжиться то морковкой, то огурцом, то редиской с репой. Был ещё лук.

Ивась не посмел идти днём в село. А голодные спазмы опять стали донимать, все мысли были о еде.

Дождавшись ночи, мальчишка, уже проклиная своё легкомыслие, поплёлся к деревне. Он выбрал хату, где собака была ему хорошо знакома, успокоил её, огладил виляющую хвостом животину, и ощупью полез по огороду, ища жратву.

Запихав за пазуху несколько огурцов, морковок и лука, он залез на вишню и долго набивал рот сочными ягодами.

Очень хотелось пойти домой, или к хате ненавистного Яремы или Харлампия. Природная осторожность удержала его от этой глупости. Ивась поспешил к буераку, где и доел почти всё, что добыл на огороде. Тут же заснул, сморенный усталостью, но больше переживаниями и волнением

Утром он долго лежал с открытыми глазами, жалел себя, думал, приходил в уныние, граничащее с отчаянием. И тут приближающийся шум шагов, торопливых и быстрых, всколыхнул его страх. Он готов был броситься наутёк, как знакомый голос Грицька пригвоздил его к земле:

– Эгей! Ивасик! Это я, не бойся! Подожди, щас подбегу!

Хлопец лет четырнадцати, дальний родич и друг, появился среди кустарника и, запыхавшись, с любопытством уставился на юношу.

– Ивась, ну и учудил ты! – тут же воскликнул мальчишка,

– Ты как здесь очутился, Сморкач? – со страхом и надеждой спросил юноша.

– Как, как! Мать твоя упросила. Вот, передала дурню! Ты знаешь, что тебя ищут? Скоро и сюда обязательно заглянут. Не одни мы знаем эту схоронку.

– А как там? – Ивась кивнул в сторону села.

– Так! Сарай сгорел. Одна корова подохла! Чуть хата не погорела! Вот болван! Что уделал? Что теперь будет?

Ивась и сам уже осознал свою глупость, но отступать было поздно. А Грицько подливал масла в огонь:

– Один ты пропадёшь, Ивась. А поймают – забьют до смерти. Уже грозили. Особенно Ярема. Этот прямо ярится. Собирает охочих на поиски. Искали в селе, да попусту. Сёдни сюда припрутся!

В глазах Ивася метались искорки ужаса и безысходности. Мысли судорожно искали выхода, но только страх порождали. Наконец он вялым голосом спросил:

– Куда ж тикать? Сгину я!

– Погоди раньше времени хоронить себя, Ивась. Переходи в соседний буерак. Там много каменюк и среди них есть лазы и пещерки. Сам знаешь не хуже меня. Иди туда пока не поздно, схоронись, а я тебе буду харч приносить. Мать твоя места не находит!

– А батька? – в страхе спросил Ивась.

– Что батька? Свирепеет! Грозится пришибить, коль сыщет тебя. Дурень ты, Нос! Сгубил себя понапрасну.

Друзья помолчали. Потом Грицько вдруг заторопился, проговорил:

– Я пойду, Нос! Мне ещё крюк придётся большой сделать. Чтоб, значит, не увидели меня в этих местах. Поймают, выбьют из меня все признания. А батька голову открутит. Жди меня в пещерах, Нос.

Сморкач тут же поднялся, оставив на траве тряпицу с припасами. Ивась тоскливыми глазами проводил друга, прислушиваясь к удаляющимся шагам босых ног.

Ивась тоже заторопился. Есть расхотелось. В животе было противно, в голове стучали молоточки, а ноги сами торопились мчать в другое место, подальше от опасности.

Он избегал открытого места и, пригнувшись и оглядываясь по сторонам, пробирался дальше. До другого буерака было версты две, и он спешил добраться до густого кустарника, темневшего в четверти версты впереди.

Этот буерак был глубже, заросли кустов и деревьев были гуще. Множество валунов и каменных осыпей с обнажёнными каменными стенками, испещрёнными отверстиями и следами старых разработок, позволяли хорошо укрываться. От сердца отлегло. Ивась Нос немного успокоился, долго искал подходящее укрытие, пока не остановился на одной нише, укрытой плотными кустами терновника, что закрывали видимость.

Ивась пролез у самой земли в нишу. Там было прохладно, тенисто. Слегка влажные камни были холодны, а пол был устлан крупным песком с мелким щебнем. Юноша выбрал камушки, разровнял песок и прилёг, положив узелок с харчем в сторонку. Он был обессилен не столько телом, сколько душевно. Страхи блуждали внутри, рождали новые, и ему казалось, что никакого выхода из его дурацкого положения быть не может.

Хлопец уже склонялся к мысли о добровольной сдаче, но вспомнил о битье, перепугался и плотнее вжался в каменистое ложе его убежища.