Глаза Сатаны

Лишь ближе к полудню Ивась ощутил голод и принялся за материнские харчи.

Сморкач пришёл только на следующий день. Долго искал, звал, пока Ивась не подал голос.

– Рассказывай! – тут же потребовал вконец измученный юноша.

– Что тут рассказывать, Нос! Ищут, но пока до этого буерака не дошли. Но дойдут, будь уверен. Твоего батьку принуждают выплатить убытки. Знаешь, как он свирепеет! Грозится всеми карами на твою голову.

– А матушка? – с надеждой спросил Ивась.

– Вот, передала. Бери. Только мне не ясно, долго так будет? Меня могут и выследить. Что тогда? Мать уже догадывается про мои отлучки. Боюсь, что батьке поведает и тогда битья не миновать.

Ивась затравленно смотрел на друга, но возразить было нечего. Юноша опустил голову, силясь сдержать крик отчаяния, ужаса и безнадёжности.

– А тут хорошо, Ивась, – отвлечённо молвил Сморкач. – Хорошо бы травы натаскать. Думаю, что тут тебя не найдут. Но, Нос, что дальше? Может, мне с твоей матерью поговорить, узнать, что делать. Может, ты к каким-то родственникам подашься?

– Ага, поговори, Грицько. У меня в голову ничего не приходит. А матушка сможет мне помочь хоть советом.

– Тогда я пошёл, Ивась. Теперь идти далеко и стало опасно. Пока! Завтра постараюсь заглянуть. Сиди тихо, не высовывайся. Нос не показывай! – и Сморкач вдруг весело усмехнулся.

Ивась потрогал свой большой нос, слегка крючковатый и тонкий. Вспомнил, что это наследие отца. Не зря же у отца была такая кличка. Их в селе так все и звали: Носы.

Но тут мысли юноши перенесли его в село. Опять страх заполнил его всего. В животе опять стало нудить. Юноша в отчаянии бросился было за Грицьком, передумал и в изнеможении повалился на песок, скребя ногтями.

Через пару дней в буераке появились три казака. Они оставили лошадей пастись и полдня рыскали по нему. Ивась часто слышал их, дрожал в страхе, однако и на этот раз пронесло. Но услышанные слова ещё больше испугали его, повергай в очередной ужас. А услышал он вот что:

– Этот Нос, будь он проклят, чует моё нутро, где-то здесь обретается. Я думаю, что стоило бы притащить сюда его собаку. Она-то обязательно его учует, и мы его словим.

– Надо бы раньше об этом вспомнить, – устало заметил второй казак.

– Всего не упомнишь. Но завтра обязательно с его кобелём приду. Уверен, что мы его схватим. Ярема обещал по пять злотых за него, кто приведёт.

– Ну паршивец! Чего натворил! Зазноба, видишь ли! Молоко ещё не обсохло на губах, а туда же! Весь в своего батьку.

– Ты что, его знал раньше?

– А как же! Вместе казаковали не один год. В молодости. Знатно за бабами бегал. Не одну испоганил, шельмец! Ха-ха! Прыткий был, да вот сынок обгадил. Ха!

– Ещё платить придётся убытки. Ярема теперь с него не слезет. По миру пустит! Он такой! Спуску не даст.

Услышанное ещё больше повергло юношу в уныние и страх. А тут ещё об отце такое услышать. Слёзы сами навернулись на глаза, спазм комком закупорил гордо, а сдерживаемые рыдания сотрясли тело.

Мысль о самоубийстве снова вспыхнула в голове. Она огнём обожгла сердце, прокатилась внутри волной ужаса, жалостью к себе. Ивась зарыдал, не в силах больше сдерживаться.

Ночью он почти не спал. Кошмары маячили перед глазами один другого страшнее и ужаснее. Он почти не вспоминал Ярину, а когда она возникла перед внутренним взором, оказалось, что её образ легко заслонился его собственным горестным, безвыходным положением. Это нисколько не удивило, в голове не засело, словно он оказался равнодушным ко всему, что недавно происходило у него с этой девушкой.

Постепенно злость, остервенение овладели юношей. Он мстительно задумался, а потом со злорадством подумал: «Хорошо бы перед бегством ещё наведаться в село и подпалить ещё раз! Меня там ждать не могут. Уверены, что я в страхе забился в нору и дрожу, как заяц!»

И тут вспомнил о собаке. Казак грозился утром прискакать сюда. Это с быстротой молнии блеснуло в голове. Он вскочил, больно ударился в темноте головой о потолок, потёр ушиб, собрал узелок с остатками харчей и полез наружу, не обращая внимания на царапающие колючки куста.

Ночь перевалила за середину. Юноша про себя чертыхнулся, упрекнув себя, что понапрасну потерял столько времени, забыв столь важное для себя. Страх гнал Ивася дальше, пока он не подумал, что надо скрыть следы от собаки. Огляделся, сообразив по звёздам, что идёт на восток. Вспомнил, что Рось протекает в двух вёрстах севернее и решительно направился к ней.

Парень спешил. Времени оставалось мало. Через три часа начнётся рассвет. Почти бегом достиг реки, вошёл в неё и побрёл на запад по воде. Местами он проваливался по пояс в глубину, это его не смущало. Вспомнил с лёгкой усмешкой, что давно не купался.

Пройдя с версту, устав, вышел на берег продрогший, мокрый и растерянный. Куда дальше идти, Ивась не знал, но страх гнал его, и он продолжил спешно шагать дальше на запад. Босые ноги начинали побаливать от уколов, покрылись мелкими царапинами, щемили.

В голове было пусто, но до безразличия ещё не дошло. После рассвета оглянулся назад, но ничего не увидел, кроме всхолмленного пространства с редкими рощицами вблизи логов и буераков.

Спустился в один из них, когда солнце брызнуло своими лучами на привольные земли. Деревень поблизости видно не было.

Усталость сморила хлопца. Ночь без сна ощущалась. Перекусил, оставил чуточку на обед, укрылся в тени кустарника и мгновенно заснул.

Муравьи разбудили его своими укусами. Солнце показывало за полдень.

Хотелось пить, но лог был сухим, а до речки было больше версты, как ему казалось. И страх держал его на месте.

Ивась вылез из лога, осмотрелся. Было пустынно, тихо и жарко. Жажда успела сделать рот шершавым, но страх от этого не уменьшился. Он решил перетерпеть, дождаться ночи и только тогда идти к реке.

На его счастье он нашёл на пологом склоне обильно росшую землянику. Он ползал по траве, набивал рот вкусной, разогретой ягодой и блаженно чавкал весь в розовом соке, липком, привлекающем ос и пчёл.

К вечеру он докончил остатки еды и со вздохом сожаления свернул тряпицу и аккуратно запихнул в карман холщовых штанов.

Ивась сидел на краю лога в ожидании темноты, чтобы пойти к реке. Сумерки тянулись долго, нетерпение росло. Юноша уже порывался пуститься в путь, когда справа услышал далёкие звуки позвякивания уздечек и приглушенный перестук подкованных копыт коней.