Глобальный треугольник. Россия – США – Китай. От разрушения СССР до Евромайдана. Хроники будущего
Шрифт:
При этом средневзвешенный уровень потребительской инфляции в 2007 году составил всего лишь 4,8 %, а по итогам 2008 года, согласно оценкам Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) и Международного валютного фонда (МВФ), окажется на уровне 6,5 %. Причем этот показатель будет достигнут лишь благодаря экстренным антиинфляционным мерам со стороны правительства КНР — по итогам первого квартала рост цен был рекордным — 9,1 %.
На первой сессии Всекитайского собрания народных представителей (ВСНП) 11-го созыва (апрель 2008 года) подавление инфляции, улучшение снабжения и сдерживание нерационального спроса были обозначены как приоритетные задачи государственной
Главной задачей всех этих мероприятий является расширение внутреннего потребительского рынка, смягчение существующих на нем региональных и цензовых диспропорций и достижение «гармоничного развития китайского общества», о чем и заявлял Ху Цзиньтао в докладе XVII съезду КПК.
Суммируя приведенные выше данные о динамике социальных процессов в современной КНР, следует отметить их высокую управляемость, благодаря которой оказывается возможным использовать как дополнительный ресурс развития даже существующие проблемы и противоречия, включая такие фундаментальные для любого «рыночного» общества, как безработица и преступность. Видимо, важнейшим фактором такой управляемости является жестко стандартизованная и укорененная во всех сферах общественной жизни этнокультурная самоидентификация подавляющего большинства жителей КНР, прошедшая необходимую для адекватного взаимодействия с остальным миром «модернизацию» и «вестернизацию» в рамках «красного проекта» (Как говорил Мао Цзэдун, «прежде всего я — китаец, и только после этого — марксист»). Иными словами, Китай способен говорить с остальным миром на языке, который является или представляется последнему понятным. В то же время остальной мир не обладает доступом к кодам китайской культуры и китайского общества, что в принципе не позволяет «перехватывать знамя смыслов» у действующего политического руководства страны, как это удалось в Советском Союзе конца 80-х — начала 90-х годов. Тут пролегает уже не материальная, а символическая «Великая Китайская стена».
Даже, казалось бы, полностью «вестернизованные» Тайвань и Гонконг нет-нет, да и продемонстрируют свою особую природу, «избирательное сродство» к воздействию специфически китайских способов управления.
«Инерция хода», набранная КНР не только в мировой экономике, но и в мировой политике, позволяет теперь заботиться не только о максимальной скорости, но и об оптимальной безопасности дальнейшего развития. Согласно указаниям китайского руководства, нынешний период «малого процветания» должен примерно к 2025–2030 годам смениться периодом «великого процветания». И то, что в самое ближайшее время Китай преодолеет «магическую» черту в $12000 годового ВВП на душу населения, тем самым формально войдя в число «средне-зажиточных» стран мира, а реально — оказавшись крупнейшей мировой экономикой, не вызывает уже никаких сомнений.
Отдающие изрядной долей лицемерия опасения ряда западных и отечественных социологов по поводу того, что, дескать, Китай «раньше состарится, чем разбогатеет», тоже основаны на допущении того, что нынешняя сверхжесткая демографическая политика «одна семья — один ребенок» до 2030 года не будет скорректирована в сторону смягчения. Конечно, если подобная коррекция не произойдет, КНР, в конце концов, может стать такой же «страной гастарбайтеров», как Германия 80-х годов XX столетия или современная Россия.
Кроме того, дальнейшее развитие реального сектора китайской экономики с переходом на новейшие технологии потребует куда большего количества куда более квалифицированной рабочей силы, чем сегодня способна предоставить китайская система образования. Следовательно, Китаю предстоят грандиозные вложения в собственный «человеческий капитал», включая его образование, охрану здоровья, социальное и пенсионное обеспечение, создание необходимых жилищно-коммунальных условий и т. д.
Альтернативой, которая уже опробована «развитыми» государствами, выглядит вывоз капиталов и вывод производств за рубеж. Однако, во-первых, минусы такого варианта (в частности, утечка технологий и «ноу-хау», накопление «социального балласта»
внутри страны) значительно перевешивают его плюсы (в частности, получение максимума прибыли), а во-вторых, КНР с помощью «хуацяо», организуемых и управляемых «триадами», на деле давно, активно и успешно использует эту псевдоальтернативу для решения поставленных задач.При этом, если не произойдет никаких форс-мажорных обстоятельств, степень цензового и регионального расслоения китайского общества, достигнув максимума в 2009–2010 годах, скорее всего, начнет снижаться, а «социальные матрёшки» — более тесно срастаться друг с другом. Однако всё это лишь создаст более приемлемые условия для выхода Китая на позицию доминирующего «мира-экономики», но ни в коей мере не решит данную задачу. Главную роль здесь должна сыграть политическая элита КНР.
Политическая власть и специфика государства в КНР
Система политической власти в КНР по-прежнему остается вписанной в рамки, которые были оформлены в начале 80-х годов еще при Дэн Сяопине. Важнейшим элементом этой системы являются Центральный военный совет ЦК КПК и образованный в 1982 году Центральный военный совет КНР, которые на практике осуществляют прямое политическое руководство не только армией, но и Коммунистической партией Китая (КПК) — согласно Конституции, «единственной правящей партией в Китае», которая «была, есть и будет руководителем китайского народа».
Именно Центральный военный совет (ЦВС), в состав которого входят самые авторитетные и опытные политические деятели страны, порой не занимающие никаких других публичных постов, определяет баланс между разными «данами» — так называются группировки в партийных и правительственных органах КНР, объединенные личными, родственными, деловыми и прочими связями. Типичным примером такого «дана» можно считать пресловутый «дан четырёх», более известный нам как «банда четырёх», в состав которой входили члены Политбюро ЦК КПК, вдова Мао Цзэдуна Цзян Цин, Чжан Чуньцяо, Яо Вэньюань и Ван Хунвэнь.
В КПК, которая насчитывает в своем составе около 64 млн. членов, число таких «данов», действующих на высшем уровне, не слишком велико — около полутора десятков, и за каждым из них стоит немалый административный, экономический и политический ресурс, который определяется «сферой ответственности» каждого «дана», определяемой негласными решениями ЦВС. Однако «своей территории», наподобие той, что существовала у национальных и региональных группировок позднесоветской «элиты», «даны» не только не имеют, но при малейшем поползновении в эту сторону они будут выброшены из большой политики — КНР представляет собой унитарное, а не федеративное государство, и печальный опыт Гоминьдана, не говоря уже о еще более печальном опыте Советского Союза, здесь помнят и знают очень хорошо.
В любой ячейке власти, будь то на региональном или общекитайском уровне, непременно оказываются представленными члены трех-четырех «данов», которые осуществляют не только прямые функции управления, но обеспечивают также взаимный контроль и «обратную связь» снизу доверху.
Судя по всему, именно такого элемента управляемой кадровой конкуренции не хватало для политической стабильности Советскому Союзу, поскольку за последние четверть века в Китае произошло уже две смены высшего политического руководства (Ху Яобан-Цзян Цземинь-Ху Цзиньтао), в ходе которых созданный Дэн Сяопином механизм передачи (трансфера) власти продемонстрировал свою гибкость и эффективность.
В остальном политическая система КНР весьма похожа на политическую систему «сталинского» Советского Союза 30-х-50-х годов: та же практически полная подконтрольность государственных органов управления в центре и на местах органам партийным, та же подчиненная роль общественных организаций по отношению к КПК. Впрочем, с конца 40-х годов в КНР, помимо правящей компартии, официально существуют еще восемь мелких политических партий, не играющих самостоятельной роли, что роднит современный Китай с послевоенными режимами «народной демократии» в странах Восточной Европы. Тем более, что попытки создать новые политические партии достаточно жестко пресекаются, а прецедент с поставленным буквально вне закона в 1999 году движением «Фалуньгун» показывает, что любая реальная политическая оппозиция КПК или даже намек на возможность её создания рассматриваются в руководстве китайского государства и китайской компартии как недопустимые.