Глобальный треугольник. Россия – США – Китай. От разрушения СССР до Евромайдана. Хроники будущего

Во-вторых, налицо совершенно особые масштабы современного китайского общества. Одно дело — проводить системную модернизацию в 50-миллионной Южной Корее или даже в 170-миллионном Советском Союзе 30-х годов, и совсем другое — в почти полуторамиллиардной КНР. Единственная страна мира, сопоставимая сегодня с Китаем по численности населения, — это Индия, однако в ней процессы модернизации не являются системными, непосредственно затрагивая лишь часть индийского общества при относительно меньшей роли индийского государства. ВВП Индии в 2007 году, согласно оценкам экспертов «Credit Suisse» и «Merrill Lynch» (в пересчете по обменному курсу) составил немногим более $1 трлн., а расходная часть госбюджета в 2007/2008 финансовом году — около $150 млрд. (6805 млрд. рупий), т. е. примерно 15 % ВВП. Для сравнения — в КНР через госбюджет 2007 года перераспределялось около 19 % ВВП (4,67 из 24,66 трлн. юаней, или $630 млрд. из $3,45 трлн.), и эти цифры, скорее всего, сильно преуменьшены.

В-третьих, Китай, в отличие, например, от тех же Японии или России, вообще не имеет исторического опыта успешных и законченных «догоняющих» модернизаций. Применительно к Стране Восходящего Солнца, например, имеется в виду вовсе не послевоенное «экономическое чудо» и даже не «Мэйдзиисин» 60-х годов XIX века, а куда более раннее и успешное усвоение жителями этой группы тихоокеанских островов всё той же китайской «континентальной» культуры. У многих исследователей-японистов создается впечатление, что Страна Восходящего Солнца в VI–VII веках н. э. «прямиком из неолита» шагнула в развитой феодализм — настолько разителен контраст между периодами Ямато и Асука. Что касается России, то первый известный нам из истории опыт системной модернизации её общества относится к X веку и был связан с принятием православной культуры из уже клонившейся к упадку, но всё еще великой империи ромеев — Византии. За ней, как известно, последовали «петровская» модернизация конца XVII-начала XVIII веков, а затем — и «сталинский рывок» 30-х годов XX столетия.

Китай же на протяжении практически всей своей многотысячелетней истории выступал в качестве самодостаточного цивилизационного центра, по отношению к которому все остальные народы и государства рассматривались как нечто второстепенное и подчиненное — даже несмотря на нередкие случаи перехода политической власти в стране к совершенно чуждым и «варварским» этносам: от чжурчженей до маньчжуров. И только в конце XVIII века Поднебесная впервые столкнулась с основанной на совершенно иных началах, превосходящей её собственный уровень и бурно развивающейся цивилизацией — цивилизацией «белых заморских дьяволов». «Моментом истины» стала уже Первая опиумная война 1840–1842 годов, после бесславного поражения в которой началась прямая колонизация Китая европейскими державами, в первую очередь Великобританией, Россией, а затем и Японией. Конец этим процессам был положен только с окончанием Второй мировой войны: победой коммунистов в гражданской войне и провозглашением Китайской Народной Республики 1 октября 1949 года.

Тем самым возникли политические предпосылки к осуществлению идеи системной модернизации Китая, которая была выдвинута еще Сунь Ятсеном в 1912 году. Экономические предпосылки начали создаваться в ходе реализации «программы четырех модернизаций» Дэн Сяопина, провозглашенной в конце 1978 года. И только к середине 90-х, к началу эры глобализации, Китай оказался уже в состоянии начать фантастический рывок не просто к современному уровню развития, а к уровню одной из мировых сверхдержав.

Подобное целеполагание, и в целом аксиологию системной модернизации КНР, тесным образом связанные с традиционными стратагемами культуры Поднебесной, следует считать четвертой по счету (но не по значению) фундаментальной особенностью «китайского пути». В этом отношении еще раз уместно вспомнить апокриф о «шанхайском диспуте» 1902 года. Якобы тогда, после поражения «боксерского восстания», в Китай приехала группа английских ученых и философов, чтобы обсудить с китайскими коллегами возможности совмещения «образов мира», и представители победившей стороны в один голос заявляли, что отныне историческая судьба Китая ясна: он безнадежно отстал от Европы, поэтому его ждут колонизация и раздел между ведущими мировыми державами. Выслушав это, китайские мудрецы сказали, что подобное развитие событий не исключено, однако по такому серьезному вопросу не следует делать скоропалительных выводов. И на вопрос высокомерных британцев, сколько еще ждать признания очевидных фактов: десять, двадцать, тридцать лет? — получили ответ в том смысле, что они проявляют излишнюю нетерпеливость, но через сто-стопятьдесят лет, возможно, некоторые существенные моменты и прояснятся.

Очень хорошо, хотя и с некоторой излишней метафоричностью, о своеобразии «китайского пути» высказался отечественный культуролог Дмитрий Сергеев: «Стратегия Китая — это выстраивание зависимого и заинтересованного мира, мира младших партнеров. Но китайцы — не «мусульмане» и не «американцы», транслирующие свой образ жизни с тем, чтобы сделать мир «исламским» или «американским». Ассимилированным народам не предлагается становиться китайцами (с китайской точки зрения это была бы неоправданно большая честь).

Китайский проект — это доминирование на дистанции… Китайцы не видят смысла ни в истреблении чужого, ни в его переделке. Логика их взгляда на мир — Стена, а не Стрела. Отстранение от Хаоса, а не преодоление его. Другое дело, что Хаос необходимо в разумной мере упорядочивать и рассеивать вблизи собственных границ.

В отношении прочего мира китайцы могут действовать идеальным на их взгляд образом: не делая его совершенным, но привнося в него гармонию и разумность. Они предпочитают тихий ход диаспор и взятие под контроль финансовых систем громкому шуму марширующих военных, под барабанный бой и артиллерийский салют поднимающих свои флаги над чужими столицами. Подобный «варварский» стиль китайскому степенному миропониманию органически чужд.

Снаружи Китайское здание представляется совершенным механизмом, лояльность подданных к которому граничит с невозможной. Внутренняя гармония и непротиворечивость этого знания для адептов прочих проектов инопланентна и непознаваема. Вопрос в ином — ради чего это делается, ради чего этот феноменальный рост, метаисторическое упрямство и цивилизационная сила?

Пуритане, к примеру, строили Америку как плацдарм для мессианской задачи. То же — в Исламском проекте, в СССР. В случае же Китая невероятная модернизация происходит как бы сама ради себя, что лишает ее действенного смысла…

Подспудно Китай готовит себя к вселенской жертвенной миссии. Она неизвестна, но уже подобно мощному генератору, заряжает одну из сильнейших национальных страстей в мире. Китай, по сути, — не проект, но совершенный инструмент осуществления Неведомого пока еще Проекта. Пустующий пока постамент могущества. Алтарь Неведомого Бога… Единственный рукотворный объект, видимый из космоса» (www.win.ru/china/748.phtml).

Удивительная «своевременность» китайской модернизации, как будто специально подгаданная и подготовленная к нынешнему «перелому эпох», еще раз заставляет задуматься о своеобразной мистике истории как череде «закономерных случайностей» — не говоря уже о возможной субъектности (например, по уже обозначенной выше видимой линии: Сунь Ятсен — Мао Цзэдун — Дэн Сяопин) данного процесса.

В праволиберальных кругах современного российского общества весьма распространена — можно даже сказать, господствует — и, во всяком случае, активно транслируется скептически-негативная оценка «китайского пути», которая не просто проводит аналогии со «сталинским рывком» 30-х годов, но и ставит между ними фактический знак равенства: мол, и в том, и в другом случае модернизация шла «с низкого старта», а потому имеет встроенные «пределы роста», и, следовательно, КНР в самое ближайшее время должна столкнуться с теми же проблемами, с которыми Советский Союз столкнулся в 80-е годы — разумеется, с необходимой поправкой на особенности места и времени. Уже в конце 90-х годов, сразу же после российского дефолта, эту, без сомнения, концептуальную и политически значимую идею впервые и очень жестко озвучил известный праволиберальный экономист, профессор Высшей школы экономики Владимир Мау. Однако, поскольку Китай на протяжении последнего десятилетия продолжал демонстрировать весьма впечатляющие темпы социально-экономического развития, в одной из последних, уже менее радикальных, вариаций на тему «китайского пути» Мау делает весьма характерные оговорки: «Социально-экономическая структура китайского общества близка к советскому, однако не 80-х годов, а периода нэпа. Соотношение городского и сельского населения, структура ВНП и занятости, уровень грамотности, система социального обеспечения населения и, соответственно, корреспондирующие со всем этим среднедушевой ВНП и бюджетная нагрузка на экономику (доля бюджета в ВНП) в СССР 1920–1930-х годов и в КНР 1980–1990-х годов в значительной мере совпадают. Не вдаваясь здесь в более подробное рассмотрение этого вопроса, отметим лишь, что китайская трансформация является свидетельством в пользу принципиальной возможности «мягкой» индустриализации нэповской России. В лучшем случае китайский опыт служит лишь подтверждением возможности экономической программы развития нэпа Н. Бухарина в его полемике с И. Сталиным. (Движение по пути постепенной индустриализации, через развитие крестьянских хозяйств, легкой и пищевой промышленности в советской истории связано с именем Н. Бухарина, выдвинувшего в связи с индустриализацией лозунг «Обогащайтесь!». Точнее, воспользовавшегося лозунгом, выдвинутым примерно на сто лет раньше Ф. Гизо). Предложенная Бухариным модель индустриализации была заклеймена Сталиным как «правый уклон», а её приверженцы поплатились жизнью. На протяжении последующих десятилетий вопрос о жизнеспособности бухаринской модели, о ее совместимости с коммунистическим тоталитаризмом являлся предметом теоретических дискуссий. Китай продемонстрировал, что эта модель является реальной, практической альтернативой. Правда, здесь следует особо оговориться, что речь идет о принципиальной экономической возможности такого развития, но не о его политической реализуемости в конкретных советских условиях 1920–1930-х годов».

Однако метод исторических аналогий, использованный Владимиром Мау и его единомышленниками, которых можно назвать «мауистами», вряд ли можно считать адекватным для описания социально-экономических процессов, происходящих в современной КНР, а отмеченные выше особенности китайской модернизации не позволяют согласиться с предлагаемой ими трактовкой. Еще раз сформулируем эти особенности.

1. Системная модернизация Китая впервые в истории осуществляется к «постиндустриальному», глобализационному уровню общественного развития.

2. Системная модернизация Китая впервые в истории затрагивает настолько масштабную человеческую общность — более полутора миллиардов человек (включая жителей Тайваня и «хуацяо»).

3. Системная модернизация Китая проводится впервые в истории самого Китая и, похоже, представляет собой единый, растянутый более чем на столетие, процесс.

4. Истинные цели и движущие силы системной модернизации Китая, в соответствии с традиционными стратагемами его культуры, не только не декларируются, но и тщательно скрыты (или просто непонятны и потому «невидимы») для «непосвященных»: как «внешних варваров», так и подавляющего большинства собственного населения.