Глубокое течение

Но для Ганны особенно радостным был вчерашний день: вместе с отрядом партизан-конников в деревню наведался Женька Лубян; проезжая мимо Ганны и увидев ее на огороде, он заскочил на минутку и весело поздоровался:

— Добрый день, тетка Ганна! Привет от Матвея. Жди скоро в гости.

Как радостно стало у нее на душе! Наконец-то ее непутевый муж вместе со всеми людьми, вместе с Лесницким, с Женькой, с Маевским! Теперь ее уж не будут мучить сомнения. А то как она изводилась из-за него: неизвестно почему вернулся из армии и дома жил не как все — неожиданно исчезал, неожиданно возвращался, приносил деньги, вещи. А когда она начинала расспрашивать его и отказывалась от чужого добра, злился, ругался и даже пробовал бить. Разные мысли, одна страшней другой, появлялись тогда у нее. Правда, в последнее время он был тихим, покорным и ласковым, но от этого было не легче. А вот теперь сразу на душе стало легко и ясно. Теперь и она может гордиться своим мужем и считать себя солдаткой, как и все женщины.

— Мамочка, что это ты задумалась? Смотри, я перегнала тебя.

Ганна вздрогнула. С соседней грядки на нее смотрела дочь Клава и весело щурилась.

— Смотрела, смотрела я на тебя, мамочка…

Ганна виновато улыбнулась и принялась быстро

полоть. Медлить было нельзя, и так, пока они были в лесу, сорняки заглушили весь огород. «Нужно хоть тут навести порядок, в поле почти ничего не посеяно, придется жить с огорода. Но и это ничего, вернутся свои — не пропадем. А что до зимы они вернутся — об этом уже уверенно говорят все. Скорей бы пришел конец этим мукам. Достаточно натерпелись люди».

На этот раз ее мысли перебил пятилетний Дениска. Он подбежал и потянул мать за юбку.

— Ма, смотри!

Она обернулась. От реки через ее огород шел человек в длинном пальто. Шел он не по меже, как ходят все порядочные люди, а напрямик — по посевам, и уже одно это испугало Ганну.

У незнакомца было чисто выбритое, синеватое лицо с красными мешками под маленькими водянистыми глазами. Он не поздоровался, когда подошел, а сел молча на грядку прополотых огурцов.

Клава болезненно сморщилась и сжала кулачки. Человек оглянулся вокруг, остановил тяжелый взгляд на детях и хриплым голосом проговорил:

— Дети пусть отойдут.

Но Клава и Дениска смотрели на мать, ожидая, что скажет она. Ганна молчала, исподтишка разглядывая этого страшного человека и посматривая, далеко ли работают соседки.

— Ну!

Дениска шмыгнул носом — вот-вот заплачет.

— Клавуся, идите, нарвите теленочку травы, — наконец сказала мать.

Когда дети отошли, сизолицый обратился к Ганне:

— Ты — жена Матвея Кулеша?

Она кивнула головой.

— Где твой муж?

— Я не знаю, где мой муж. Он не говорит мне, куда идет.

— Брешешь ты, стерва!

Оскорбленная Ганна вспыхнула и попыталась было отойти к соседкам, которые работали неподалеку и теперь с любопытством поглядывали в ее сторону. Но незнакомец удержал ее за руку. Она с отвращением вырвала руку.

— Ну, ну… подожди… Я тебе скажу, где он, если ты не знаешь. У партизан. Это нам точно известно. Хочет замазать следы, проныра чертов, приспособиться под конец. Да промахнулся. Не выйдет. У нас еще хватит силы, чтобы заставить его работать. Передай ему, что если он в течение пяти дней не явится к нам, в комендатуру, на шестой — его повесят партизаны, потому что им станет известна вся его служба у нас. Все… И то, как он выдал семьи партизан, и дело Маевских, и лагерь на Лосином, да и еще кое-что… Поняла?

Ганна не сводила глаз с этого страшного человека, который принес ей самую страшную из всех возможных весть.

Человек встал, презрительно улыбнулся.

— Само собой понятно: если хочешь, чтобы твой ненаглядный муженек остался жив, держи язык за зубами, никому ни гу-гу. Вот так… Торопись разыскать его, — он повернулся и быстро пошел обратно, поглядывая по сторонам.

Крик отчаяния и внезапного горя едва не вырвался из ее груди. Она сдержала его, зажав рот ладонями, и обессиленная опустилась на межу.

Подбежали дети. Клава спросила:

— Мамочка, что он сказал тебе?

— Ничего, ничего, Клавуся, — а сама думала: «Так вот откуда деньги и вещи. Продавал людей, родных, своих… Продал Маевских, Лубянов… детей… А-а!.. Недаром я боялась, недаром чуяла недоброе. Будь же проклят ты, иуда, собственными детьми!»

Возможно, свою последнюю мысль она высказала вслух, потому что Клава бросилась к ней, обхватила руками ее шею.

— Мамочка, скажи, что он сказал.

— А-а!.. — Ганна зажала дочери рот. — Молчи, доченька, молчи. Пошли, дети, — она встала и пошла в конец огорода, где начинались ольховые заросли.

Дениска ухватился за ее подол и шел рядом, Клава — позади.

Соседки проводили их удивленными взглядами и собрались вместе, чтобы обсудить происшедшее.

— Видать, с Матвеем что-то случилось, — сошлись все на одном.

… Ганне казалось, что достаточно войти в лес, чтобы без особенного труда найти партизан. Но они проблуждали несколько часов, забрели в незнакомые места, в темную чащу, и не встретили ни одной живой души. У Ганны заболели плечи и руки от Дениски, которого oнa все время держала на руках. Клава устала, исколола босые ножки и начала отставать. У матери сердце разрывалось от боли и отчаяния. Несколько раз она намеревалась закричать, позвать партизан, но не было голоса — из груди вырывался только хрип, который пугал детей. Хотелось заплакать, чтобы слезами вылить горе, но слез тоже не было. Нестерпимая боль жгла грудь.

«А может, не выдавать? Может, молчать? Пусть это лучше сделают другие. Пусть не я сама убью отца своих детей… Ой, деточки, деточки! Сиротинки мои!.. А если этого никто не сделает? Если он еще других наших людей продаст немцам и останется жив?.. И придет жить со мной?.. Жить с ним, зная все? Нет, нет, лучше теперь, чем тогда… Лучше сразу, чтобы не ждать, не мучиться… Да он же может продать всех партизан. Пускай же сгинет один иуда, чем сотни честных людей»

И ее решимость найти партизан во что бы то ни стало росла с каждой минутой.

Вечерело.

Заплакал Дениска:

— Я хочу есть. Пойдем домой.

— Потерпи, Дениска, минуточку, потерпи, мой маленький… Скоро придем к партизанам, и они тебе всего дадут.

— И татка там у них? — с живостью опросил мальчик.

Ганна застонала.

— Ножку сбила, мама, да? А ты потихонечку иди.

От заботы ребенка ей стало еще больней.

Стемнело.

Они сели под густую ель. Мальчик снова заплакал. Ганна рассердилась:

— О, господи! Где я тебе возьму хлеба? Спи ты, неугомонный!

Дениска еще некоторое время по!хныкал и уснул.

Клава не могла заснуть очень долго, но лежала молча, делая вид, что спит. Мучительная тревога охватила ее детскую душу, и когда мать особенно тяжело вздохнула, она не выдержала, вскочила и обняла ее.

— Мамочка, ну, скажи ты… С таткой случилось что?..

— Спи, Клавуся, спи. И молчи хоть ты.

Девочка умолкла, но, заснув, плакала и стонала во сне.

Ганна просидела над детьми всю ночь. Всю ночь вспоминала свою жизнь. Только и было радости в ней: дружная, веселая работа в колхозе да вот они, дети. А от Матвея она радости особенной не видела никогда. Всю жизнь где-то шатался, все искал, где полегче да получше. И вот до чего доискался — своих людей начал продавать.