Гнёт ее заботы

– В узде, - сказал Хобхаус.
– Есть ли какой-то способ полностью освободить от нее - от ее рода - тебя и зависящих от тебя людей?

– Да, - сказал Кроуфорд.

Хобхаус взглянул на него, затем снова на Байрона.
– И ты намерен это сделать?

– Просто из чистого любопытства, - сухо сказал Байрон, - ты знаешь, что этот поступокбудет означать? Самым… банальнымпоследствием этого явится то, что я иссякну, как поэт. Кроуфорд с изумлением заметил, что Байрон, похоже, и вправду пытается рассматривать это как нечто банальное.
– Я не напишу больше ни строчки.

Хобхаус подался вперед, и Кроуфорд был поражен, каким суровым может быть его округлое, обычно мягкое лицо.

– И твои дети не станут вампирами.

– Они, вероятно, и так не станут, - раздраженно ответил Байрон.
– Но да, мы с Айкмэном вскоре собираемся провернуть один трюк. А затем я собираюсь отправиться в Грецию, где, без сомнения, через весьма непродолжительное время мне придется столкнуться с другимпоследствием.

Хобхаус бросил взгляд на Кроуфорда, который неопределенно пожал плечами. «Только не смотри на меня, - подумал Кроуфорд, - ятак и не научился отличать его искренность от его же позирования».

– Звучит так, - задумчиво сказал Хобхаус, - словно ты веришь, что твое освобождение от этого существа, от этих существ, будет означать твою смерть.

Байрон осушил бокал и снова его наполнил. Его рука дрожала, и горлышко графина дребезжало, задевая за край бокала.
– Я верю, что так оно и будет, - с вызовом сказал он.

Кроуфорд в замешательстве покачал головой.
– Но ведь свободные от этих созданий люди живут дольше. Ты смог избежать наихудшего истощения, малокровия и лихорадки, которыми обычно страдают их жертвы, но это стоит тебе кучи усилий и все равно помогает не полностью. Без своего вампира ты действительнобудешь здоровым, и все эти защитные меры больше тебе не понадобятся.

– Ты определенно не растерял своего докторского красноречия, Айкмэн, - сказал Байрон.
– Дьявол, я уверен, в большинстве случаев все как раз так, как ты говоришь, но…

После затянувшегося молчания Кроуфорд поднял руку, призывая его продолжать.

Байрон вздохнул.
– В моем случае, это создание меня оберегает. Я знаю, что не прожил бы так долго, если бы оно… если бы оно не приглядывало за мной. Даже несмотря на то, что я оскорбил Лорда Грея, после того как он проник в мою спальню в Ньюстедском Аббатстве, когда мне было пятнадцать, и думал, что бросил Маргариту Когни ради Терезы, это существо… Он улыбнулся.
– Оно любило меня, и все еще любит.

Кроуфорд перехватил взгляд Хобхауса и еле заметно покачал головой. «Они заботятся о нас, - подумал он, - и именно поэтомуони оказываются для нас столь разрушительными».

– И ты, - мягко сказал Хобхаус, - ты тоже все еще еголюбишь.

Байрон пожал плечами.
– Я способен полюбить любое существо, что выкажет такое желание.

Хобхаус неловко заерзал в своем кресле.
– Но ты ведь… сделаешьэто, верно, проведешь этот… экзорцизм?

– Да. Сказал, что сделаю, значит сделаю.

– Я могу тебе как-нибудь помочь?

– Нет, - сказал Байрон, - это…

– Да, - оборвал его Кроуфорд.

Оба мужчины взглянули на него, Байрон с подозрением.

Обращаясь к Хобхаусу, Кроуфорд сказал: - Заставьте его пообещать вам - вам его лучшему другу, школьному товарищу по Тринити и все такое - что он не опубликует больше никаких стихов. Это устранит одно из сильнейших влечений, которым его притягивают нефелимы. Он повернулся к Байрону.
– Несмотря на твое показное презрение к поэзии, я думаю, она составляет огромную часть твоего, ну даже и не знаю, самоопределениячто ли. И до тех пор, пока она будет тебе доступна, я сильно сомневаюсь, что ты на самом деле захочешь покинуть своего вампира.

Байрон что-то бессвязно бормотал, пока Кроуфорд говорил, и теперь взорвался: - Это смехотворно, Айкмэн, по множеству причин! Во-первых, ты что сомневаешься, что я сдержу свое обещание?

– Нет, если ты дашь его Хобхаусу. Думаю, что честь для тебя важнее даже, чем твоя поэзия. Она стержень того человека, которым ты себя мыслишь.

Байрон, казалось, сдался.
– Ну хорошо, что в таком случае помешает мне просто писать для себя? И пусть у меня не будет читателей, всегда останусь я и мои обезьяны. Или, например, издаваться под псевдонимом?

– С одной стороны, эта поэзия не получит мировой известности, а с другой, она не будет восприниматься как поэзия Байрона. Это будет лишено для тебя всякого смысла.

Байрон выглядел загнанным в ловушку.
– Таким образом, ты полагаешь, что это устранит все возможно имеющиеся у меня колебания - что после того как я отрекусь от поэзии, у меня больше не останется причин не сделать этого.

– Точно.

Байрон с ненавистью посмотрел на Кроуфорда.
– Я… сделаю это. Он насмешливо возвел очи.
– Полагаю, мне будет дозволено опубликовать всю ту писанину, что я уженакропал? Ее изрядно уже поднакопилось.

– Конечно, - сказал Кроуфорд.
– Следующие несколько лет можешь… кровоточить ею. [384]

Байрон издал жесткий, похожий на лай смешок, а затем повернулся к Хобхаусу.
– Я обещаю, - сказал он.

Хобхаус потянулся над столом и пожал руку старого друга.
– Спасибо, - ответил он.

ГЛАВА 22

Quaff while thou canst: another race,

384

Bleed it out - кровоточить ею. Bleed - означает кровоточить, истекать кровью, но также печатать страницы без полей. На ум приходит фраза «сердце обливается кровью». Байрон будет кровоточить поэзией, вместо того, чтобы расточать свою кровь вампиру.

When thou and thine, like me, are sped,

May rescue thee from Earth's embrace,

And rhyme and revel with the dead.

— Lord Byron,

«Lines Inscribed upon a Cup Formed from a Skull»

Так пей до дна, недолог век,

Твой род, как прежде мой, промчится,

И вот уж гордый человек

На корм червям едва годится.

Пройдут года, и род другой,

Что рифмой словно ты играет,

Найдет тебя в земле сырой,

И смерть с распутством обвенчает.

— Лорд Байрон,

«Стихи, начертанные на чаше, сделанной из черепа»

Хобхаус отбыл шесть дней спустя.

В Каза Ланфранки к тому времени царил хаос. Ханты остановились в расположенной поблизости гостинице до тех пор, пока все имущество Байрона не упакуют для предстоящей поездки в Геную, но в опустевшие комнаты палаццо переместили собак и обезьян Байрона, чьи клетки и конуры были разобраны и упакованы, и неугомонные животные с лихвой восполняли шум, поутихший с исчезновением детей Хантов. Байрон время от времени делал вид, что забыл о том, что дети уехали, и объяснял лай и верещанье как идиотские требования и жалобы на жаргоне кокни.