Гнёт ее заботы
Шрифт:
Весь день Байрон пил вино и весь вечер - джин, и его настроение поминутно менялось от легкомысленного веселья до обидчивой мрачности. Он сказал Кроуфорду, что в тот день, когда он спас его из притона нефандо, он собирался встретиться с нотариусом и написать завещание, но Тереза настолько расстроилась лишь от одной мысли, что он может когда-нибудь умереть, что ему пришлось отменить эту встречу. Она заставила его пообещать, что он забудет об этой идее, и Байрону нравилось намекать, что ему, без сомнения, суждено умереть в предстоящем им предприятии, и что именно Кроуфорд будет виноват в том, что Тереза не получит ни пенни из его денег.
Наконец, двадцать седьмого сентября, Байрон был готов к отъезду. Почти все его слуги
Сердце Шелли лежало в отделении под сиденьем кареты, по-прежнему завернутое в мясницкую обёрточную бумагу.
Байрон был разражен тем, что пришлось встать так рано, и грубо приказал Кроуфорду ехать на козлах вместе с кучером. Тереза сопровождала его только до Лериче и собиралась совершить путешествие до Генуи с Трелони, и Байрон сказал Кроуфорду, что хочет побыть с ней наедине все то время, что ему отпущено.
Три нагруженные кареты тронулись в путь в десять, но им потребовалось целых полчаса чтобы проехать сотню ярдов по Лунг’Арно: лошади встречных карет сходили с ума, заслышав визги обезьян и крики попугаев, дети и собаки толпами собирались вокруг колес, а женщины высовывались из окон вторых и третьих этажей и бросали цветы и платки. Кроуфорд снял шляпу и радостно махал провожающим их людям.
Праздничное настроение улетучилось, когда они повернули к северу на более широкую улицу - в окружении конных австрийских солдат, конвоирующих их спереди и сзади, подчеркивая, что правительство всецело одобряет отъезд Байрона - и по левую сторону от них протянулись строения Университета, в котором Кроуфорд и Джозефина столь мирно проработали целый год.
На некотором удалении от них наклонилась печально известная Падающая Башня, создавая впечатление, что они ехали под уклон.
В течение дня Байрон несколько раз останавливал карету, чтобы поесть, выпить и успокоить животных, и прогуляться с Терезой по раскинувшимся вдоль дороги лугам. Кроуфорд скрывал свое нетерпение и избегал даже смотреть на север, на случай если Байрон наблюдает за ним, так как был уверен, что лорд расценит его напряженный взгляд как возражение против этих задержек и назло может сделать остановки еще более частыми.
Лишь на закате три кареты, наконец, повернули к западу, на идущую к морю дорогу, пересекли мост через реку Вара [385] и вкатились в Лериче. Экипаж, в котором путешествовали Ханты, стоял пустой позади гостиницы, а Боливар встал на якорь в маленьком порту, но когда они выбрались из кареты и поднялись в отель, они обнаружили, что Хант и Трелони отправились прогуляться вдоль берега к расположенному к югу Каза Магни. И Кроуфорд и Байрон вернулись обратно на улицу.
385
Вара (итал. Vara) - река в провинции Специя в Легурии. Впадает в реку Магра. Длина 58 км.
– Должно быть, слоняются по берегу и сочиняют сонеты к Шелли, - сказал Байрон, наблюдая, как кучер отвязывает багаж с крыши его кареты. С моря дул холодный ветерок, и он поежился и застегнул пуговицы жакета, хотя лицо его в льющемся из окон гостиницы свете блестело от пота.
– Нет смысла отправляться туда вслед за ними.
Кроуфорд жадно вглядывался в южном направлении.
– Разве не следует сначала… разведать местность? Джозефина где-то там…
Байрон кашлянул.
– Завтра, Айкмэн. Если она тебя
386
Каррара, Carrara (по-кельтски каменоломня) - город в Итальянской провинции Масса-Каррара. Расположен в Апуанских Альпах (принадлежит региону Тоскана) в 100 км к северо-западу от Флоренции, в 6 км от берега Лигурийского моря. Город знаменит залежами белого мрамора, добываемого в расположенных в его окрестностях каменоломнях. Каррарский мрамор известен еще с античных времен (Римский Патеон сложен из мрамора Каррары). Ряд известных скульптур времен возрождения, в частности «Давид» Микеланджело, также выполнены из каррарского мрамора.
Кроуфорд последовал за ним внутрь.
– Ты… в порядке?
– обеспокоенно спросил он.
– Нет, черт побери, доктор, я не в порядке– по мне что, можно сказать, что я в порядке? Байрон извлек из кармана фляжку, трясущимися пальцами отвинтил крышку и приложился к горлышку. Кроуфорда замутило от паров голландского джина.
– Здесь я уязвим, - продолжил Байрон.
– Методы карбонариев и такпомогают все хуже, - а в этом проклятом заливе проку от них и того меньше. Он взглянул на ведущую наверх лестницу.
– Было чистым безумством доставить сюда Терезу.
– Думаешь, - начал Кроуфорд; затем задумался, как следует закончить этот вопрос, - ты будешь способен отправиться со мной и Джозефиной?Он остановился, не желая, чтобы Байрон подумал, что относительного этого могут быть какие-то сомнения.
– Думаю, тебе было бы тогда нелишним поспать.
– Блестящее предписание, доктор. Байрон завинтил крышку обратно и убрал фляжку в карман.
– В таком случае, не будите меня завтра рано, ладно.
Байрон хромая направился к лестнице. Его заметно лихорадило, и Кроуфорд, наблюдая за его отступлением, задавался вопросом, сможет лиБайрон поехать, и если так, сможет ли он пережить предстоящее путешествие в Венецию и трудности, которые их там ожидают.
«Собственно, - подумал он, - сможет ли вообще кто-нибудьиз нас все это пережить».
Не желая встретить Ханта и Трелони, когда они вернутся, Кроуфорд поднялся наверх в свою комнату.
Комната была узкой и лишенной окон, а матрас на кровати был похож на набитое сухим кустарником одеяло, но он заснул, как только упал на него, и всю ночь ему снилось, что Джозефина уже умерла, и ее похоронили; а затем холодный вампир с отливающим серебром взглядом когтистыми лапами разрыл укрывающую его землю, и близ исторгнувшей его одинокой могилы давал рождение новой жизни. Когда внизу, между широко распахнутыми бедрами нечеловеческой матери показалась голова ребенка, Кроуфорд усилием воли заставил себя проснуться, боясь увидеть его лицо.
Кожа вокруг его глаз была стянута от высохших слез, и он сполоснул лицо в тазу для умывания, прежде чем одеться и спуститься вниз. Он пренебрег доносящимся с кухни благоуханием горячей кукурузной полента и направился к парадной двери гостиницы, стараясь усмирить свою хромоту.
Снаружи, казалось, было еще холоднее, чем прошлым вечером. Над серыми покатыми крышами низко стелился туман - и на какое-то мгновение он даже не мог понять, в каком направлении лежит море, и с удивлением обнаружил, что немного напуган этой неуверенностью.