Гобелен

– Испанский. Самый лучший, – поделился подробностями почтенный дядюшка, пряча табакерку в карман жилета.

– С корицей! – воскликнула Джейн неожиданно для себя самой. Несколько минут название пряности вертелось у нее на языке – и вот вырвалось.

– Верно, мисс Грейнджер. Браво! Табак мне шлют прямо из Севильи, а над композицией специй трудится настоящий парфюмер.

– Что до меня, я предпочитаю немецкий табак, – вступил в беседу мистер Бейли. – А вы, сэр? – обратился он к Саквиллю. – Если выскажетесь в пользу французского зелья, мы, пожалуй, скоротаем времечко в познавательной дискуссии. Какой табак вам больше по вкусу, милорд?

– Я не нюхаю табак, мистер Бейли, поскольку сия привычка притупляет обоняние. Впрочем, ваше и без того не отличается остротою, – произнес Саквилль самым невинным тоном, однако не понять намека было просто невозможно. Саквилль снова взглянул на Джейн, которая тщетно прятала усмешку. Бедный Саквилль, угораздило же его усесться рядом со старым вонючим Бейли. Наверно, терпит из последних сил.

Следующие два дня прошли точно так же, как первый. Путешественники ночевали на постоялых дворах с жесткими кроватями и неудобоваримыми ужинами и завтраками. Джейн по-прежнему делила комнату с Сесилией, чтобы свести дорожные расходы к минимуму. На вторую ночь Джейн не спалось – от голода сводило живот. На ужин подали такую жирную свинину, что Джейн не смогла проглотить ни кусочка. На цыпочках, в плаще поверх ночной сорочки, она прокралась в кухню, рассчитывая стащить краюшку хлеба и, если повезет, кусочек засохшего сыра. В непривычно тихой кухне нашлось и то и другое. Джейн отрезала тонкий ломтик от большой сырной головы, надеясь, что урон не будет заметен, и поспешила в столовую, где догорал камин. Утром огонь вернут к жизни с помощью свежих поленьев. К удивлению и радости Джейн, в столовой также никого не обнаружилось. Странно, ведь постоялый двор забит под завязку. Джейн почти прижалась к каминной решетке. Ее потряхивало; она с жадностью впитывала вялое, угасающее тепло и жевала хлеб с сыром. Тлеющие угли составляли единственное освещение комнаты; свечей не было. Джейн подула на угли, они засветились, но возродить пламя уже не смогли.

Джейн доела свой жалкий сэндвич. Надо было прихватить в кухне кружку воды; зря она об этом не подумала. Возвращаться за водой не хотелось. Наконец Джейн заставила себя оторваться от теплой каминной решетки. Томимая жаждой, она уже шагнула на первую ступеньку лестницы, ведшей в кухню, но тут из тени выступил некто.

Джейн вздрогнула, покачнулась, вернула равновесие, ушибив при этом большой палец ноги. Шипение от острой боли она вовремя трансформировала в имя.

– Джулиус! Что вы здесь делаете в этакую пору?

– Предаюсь размышлениям, мисс Грейнджер. Я боялся напугать вас, поэтому и не заявил сразу о своем присутствии. Вы, верно, считаете меня вуайером? Еще бы: затаился в темноте, подсматривает. Когда вы собрались уходить, я решил, мне следует сделать то же самое.

В неверных отсветах камина Джулиус казался почти гигантом. Он не раздевался на ночь, только избавился от камзола и расстегнул воротник, открыв стройную шею и ключицы прекрасной лепки. Подол сорочки не был заправлен в панталоны, однако свисающая ткань не скрывала стройных бедер. Джейн мигом вспомнила, как тверды и напряжены были эти бедра, когда Джулиус нес ее на руках. Щеки ее вспыхнули; слава богу, в столовой темно, румянец не виден.

– Снова прошу простить меня, мисс Грейнджер.

Джейн кашлянула.

– Вы действительно меня напугали. Похоже, на каждом постоялом дворе водятся привидения.

Джейн показалось, Джулиус улыбнулся; впрочем, наверняка она не могла сказать, ведь было темно. Просто он как-то по-особенному расправил плечи и откинул голову, словно собирался рассмеяться.

– Вам не спалось, мисс Грейнджер?

– Сон бежит от меня, – вздохнула Джейн.

Джулиус подался вперед, и в полумраке Джейн увидела, что волосы у него распущены. Они доставали почти до плеч. Память Уинифред подсказывала, что и Уильям Максвелл не любит париков. Впрочем, Уильям покорялся обычаям, в то время как Джулиус (теперь это было ясно) балансировал на грани дозволенного. Несмотря на это, Джулиусу был обеспечен самый теплый прием в самых изысканных кругах. Без сомнения, причина крылась в его богатстве.

– Я тоже дурно сплю, – признался Джулиус.

– Вчера в дилижансе вы спали как младенец, – заметила Джейн. Она не думала, что тон окажется таким обиженным – она хотела всего лишь уколоть Джулиуса на прощание.

– Вы уверены? Ну так я вам скажу – я притворялся.

Взгляд, сопроводивший это признание, смутил Джейн. Выходит, Саквилль чувствовал ее страстный интерес?

– А вот о чем вы думали, Джейн, – продолжал Саквилль (при звуке своего имени Джейн вздрогнула), – когда рассматривали меня, якобы спящего?

– Я… я вас не рассматривала. Просто заметила, что вы спите. Я радовалась за вас.

– Радовались?

– Мне тоже хотелось отключиться от шумов, запахов и неприятных взглядов.

– Надо было просто закрыть глаза, притвориться.

– Я не привыкла притворяться.

Джулиус ничего не ответил и с интересом поглядел на нее.

Джейн хотела замолчать – это ведь удается нормальным людям, когда их загоняют в угол, – но слова сами слетали с языка.

– На самом деле я думала о вашей покойной жене, – выдала Джейн и тотчас мысленно раскаялась, ибо открыла ларец, который следовало держать запертым.

– О моей жене? – ровным тоном переспросил Джулиус. – Вы ее не знали – как вы могли о ней думать?

Джейн улыбнулась в надежде, что сумеет сгладить впечатление и выпутаться, если наговорит комплиментов.

– Я пыталась представить, какая она была.

– И какую же картину нарисовало ваше воображение?

Джейн плотнее закуталась в плащ. Взглянула на лестницу – дескать, сейчас уйду, просто не хочу быть грубой.

– Ну, как вам сказать… Покойная миссис Саквилль представлялась мне хорошо сложенной и грациозной. Думаю, она была одаренной музыкантшей, изящно танцевала, умела вышивать. Конечно, она была очень хороша собой – золотистые локоны, фарфоровая кожа, глаза – как сапфиры.

По замыслу Джейн, такой словесный портрет должен был польстить самолюбию безутешного вдовца.

– Ничего подобного, – ледяным тоном возразил Саквилль. – Ваше воображение пребывает под влиянием светских критериев, определяющих идеал женщины. Кстати, я не разделяю общественные вкусы, то есть не испытываю восхищения перед подобными женщинами. О нет, моя жена была совсем другой. Миниатюрная, с волосами как вороново крыло, у нее были удивительные глаза. Мне они всегда напоминали морскую гальку – порой становились черными, как смола, порой – серыми, как гравий. Она была родом из Венеции. Вы бы, пожалуй, назвали ее чернавкой; я считал божеством. Необычная, загадочная… а временами и опасная женщина. – Джулиус тряхнул головой, заговорил так, будто был один: – Что за необузданный нрав! – Он осекся, вспомнил, где находится. – Моя жена не вписывалась в английское высшее общество, высмеивала английских аристократов. Не умела вышивать, не малевала этюдов, не бренчала на клавесине. Думаете, я взял в жены дочь какого-нибудь венецианского дожа? Ничего подобного. Мы познакомились в Европе; я путешествовал, она служила моей переводчицей. Знала несколько европейских языков – но милее всего была мне, когда шептала по-итальянски в супружеской постели.

Джейн густо покраснела от столь откровенного признания, а в следующий миг ощутила болезненный укол ревности.

– Она умела меня рассмешить, – продолжал Джулиус, – что мало кому удается. А еще она заставила меня рыдать от горя. После ее смерти я ни разу не смеялся и ни разу не плакал, ибо два эти полюса человеческого настроения находились в ее ведении. Она забрала с собой в могилу и мой смех, и мои слезы.

Джейн едва осмеливалась дышать – так близко подошел к ней Джулиус, так страстно говорил ей прямо в лицо.

Они уставились друг на друга; внезапно Джейн будто окаменела под его взглядом, почувствовала себя совершенно беспомощной. Что за власть у него над нею? Джейн понимала: стоит ей сейчас моргнуть, сглотнуть, вздохнуть – и наваждение исчезнет, чары рассыплются. И она не шевелилась. Напротив – когда Саквилль запечатлел на ее губах нежнейший поцелуй, она на него ответила. Мягкий и ласковый, поцелуй внушил ей чувство защищенности, но губы Джулиуса стали настойчивее, увлажнились. Джейн едва сдерживалась, чтобы не ответить на его страсть, и все-таки в считаные секунды, что длился поцелуй, на внутренних веках у нее заплясали цветные вспышки. Джейн поверить не могла в свои ощущения. До сих пор такого с ней не случалось; ни с кем не видела Джейн разноцветных вспышек. Уж не их ли имеют в виду, когда говорят о звездочках перед глазами? Пока Джейн раздумывала, Джулиус отпрянул, больно ранив ее душу своей поспешностью.