Год активного солнца

Академик Леван Гзиришвили внимательно рассматривает пластинку.

— Я убежден, что не осмелился бы вычитать на этой пластинке даже трети того, что сумел вычитать ты.

Академик отложил пластинку в сторону и пристально посмотрел на меня.

— Пусть мои слова не испортят тебе настроения и не омрачат надежду, — спокойно произнес он. Внезапно глаза его сделались отсутствующими и он несколько раз негромко повторил: — Надежда… надежда… — Потом, словно бы опомнившись, медленно встал, прошелся взад-вперед по комнате, вновь подошел к столу и еще раз внимательно посмотрел пластинку на свет… — Дерзость и надежда — свойства молодости. Без этого трудно браться за серьезное дело, дорогой мой Нодар!

— Какое место занимает физика в жизни человека? — спрашивает меня молодой журналист.

Его самодовольное круглое лицо с пунцовыми щеками и нагловатыми глазами уже не раздражает меня.

«Какое место занимает физика в жизни человека?» Кто знает, в какой раз я повторяю про себя этот вопрос. А ответа нет. В ушах настойчиво и открыто звучит дальнее эхо. «Какое место занимает физика в жизни человека?» «Какое место занимает физика…» «Какое место занимает…»

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Небольшая, просто обставленная дощатая комната.

Полночь.

В окно я вижу истончавший золотистый серп и мерцающую поблизости звезду.

Нас в комнате трое: я, мой брат Резо и главный врач района Эльдар Комахидзе.

Эльдар Комахидзе.

Высокий светловолосый молодой человек в очках. Мой школьный товарищ. Мне всегда был по душе его флегматичный, полный поразительного спокойствия взгляд. Даже представить себе трудно, что он может взволноваться, выйти из равновесия. В студенческую пору мы встречались довольно редко, а позже наши пути и вовсе разошлись. Я не знал, куда его распределили, где он работал. Сказать по правде, я, в общем-то, не очень этим и интересовался.

Встреча с товарищем обрадовала меня.

Пить мне не хотелось, но отказаться не хватило духу. Да и как я мог отказаться…

Небогатый стол.

Хлеб, яичница, сыр и магазинное вино.

Вино ударило нам в голову.

Резо встал и вышел во двор, чтобы освежиться. Вернувшись в комнату, за стол он уже не сел. Устроившись на тахте и прислонившись спиной к стене, он уставился в потолок.

Достаточно даже беглого взгляда, чтобы определить — в комнате живет холостяк.

Женская рука не прикасалась ни к одежде, небрежно брошенной на кровать и стулья, ни к грязным тарелкам, пылящимся на подоконнике, ни к бутылкам, сгрудившимся в углу комнаты, ни к полу…

Резо, полулежа на диване, упрямо не сводит глаз с потолка. Его что-то тревожит, он о чем-то думает, и притом лихорадочно. Я безошибочно могу определить ритм мыслей человека. Да, наверняка его что-то тревожит, тревожит и будоражит.

Я ни о чем его не спрашиваю.

Я хорошо изучил характер младшего брата. Назойливые расспросы его раздражают.

Если он сочтет нужным, то сам поделится своими тревогами.

Я по-прежнему сижу у стола и, положив ногу на ногу, курю.

Застолье кончилось. Никому из нас неохота больше пить.

Эльдар отодвинул стул к стене и взял гитару.

Играет он вполсилы.

Впрочем, он не играет, а просто перебирает струны, пытаясь брать сложные аккорды.

Но звук гитары мне все-таки приятен.

Мы согласно молчим.

Я присматриваюсь к Эльдару. Он вроде бы нисколько не изменился, и в то же время передо мной как бы другой человек. Его поджарая спортивная фигура слегка погрузнела. Умные глаза лишились глубины — до дна рукой подать, словно в высохшем озере. Провинциальное самодовольство бурьяном проросло на его лице. Весь его облик выражает сытость, бахвальство, а может, покорность судьбе, покорность человека, давно махнувшего рукой на все. Некогда бледное лицо его побагровело, но, несмотря на перемены, он тот самый Эльдар, которого я помню еще со школьной скамьи.

Встреча с Эльдаром Комахидзе обрадовала меня еще по одной причине. Беседа с братом у меня, как правило, не ладится. Я даже в кино не мог ходить с родителями и братьями. Любовные сцены и напряженные эпизоды я всегда воспринимал с некоторой неловкостью, стыдясь своих эмоций и всячески пытаясь их скрыть.

Молчание.

Бесконечный перебор струн.

Сигарета.

Горло саднит от желтого ядовитого дыма.

Прилегший на тахту Резо по-прежнему сверлит потолок взглядом. Хотя он неподвижен, тем не менее я отчетливо вижу, какая сумятица у него в сердце. Душа его бродит, как маджари, и, не умещаясь в теле, стремится вырваться на волю.

Эльдар, искоса поглядывая на Резо, без передышки терзает гитару. Ироническая улыбка блуждает на его губах. Главный врач и сам прекрасно чувствует, как бродит и кипит душа Резо, грозя разнести на черепки стенки квеври.

— И что же наш районный лидер? — спрашивает он у Резо.

Когда главврач задает вопрос, создается впечатление, что спрашивает он из одной только вежливости, что ответ для него не важен. На самом же деле он не упускает ни единого слова из сказанного. Его реакция раскрывается в полной мере лишь в репликах и тонких замечаниях.

— Да ничего он не говорил. И что он должен был сказать! — Резо присел и потупился.

— Из-за «ничего» руководство не станет собирать людей!

На этот раз Эльдар Комахидзе щиплет одну струну, пытаясь извлечь из нее нечто замысловатое.

— К тому же, вряд ли «ничего» взволновало бы тебя так сильно.

Молчание.

Еще несколько бравурных аккордов.

— Виски у тебя вздулись, давление подскочило, дыхание прерывистое, глаза мутные. В общем…

— Разговор с начальством не может поднять мне давление, — запальчиво и раздраженно бросил Резо. — Меня беспокоит совсем иное. Вся беда в том, что даже потерпевшие не хотят расследовать истину.

— И что же, ты только сегодня об этом догадался? — тихим, спокойным голосом спросил главврач. На Резо он даже не смотрит, словно совершенно не интересуется, что ответит ему прокурор района.

Резо быстро поднялся, подошел к окну и уставился на тонкий серп месяца.

Эльдар как ни в чем не бывало продолжает терзать гитару, перестроив ее на более высокую тональность.

— Разве для тебя был неожиданным такой поворот событий? Вы, признаться, несколько удивили меня, товарищ прокурор. Я был глубоко убежден, что человеческую натуру лучше всех понимают именно служители правосудия. Вслед за врачами, конечно.

Я наполняю бокал и без слов осушаю его.

— Не могу понять, почему ты ворошишь старые дела?! Никто не жалуется, никто не протестует. И потерпевшие и виновные одинаково довольны и не выказывают никаких признаков беспокойства. Не перебивай меня, я прекрасно знаю, что ты скажешь — убили, мол, безвинного человека. Ты прав, но прошло уже три года, и все встало на свои места. Взбаламученное море успокоилось, волны улеглись, и установился полный штиль. Убитому все безразлично, он лежит себе в могиле, обогащая фосфором родную землю.