Год активного солнца

Тамаз решил задачу. Медея начала переписывать. Он отодвинулся, чтобы освободить ей побольше места за столом. Медея спокойно писала. Она чувствовала робкий взгляд юноши и кончиком языка лукаво облизнула губы. Тамазу хотелось опуститься перед девушкой на колени, объясниться в любви, поклясться в вечной преданности. Сердце его разрывалось. Сейчас он уже не видел, как Медея выводит цифры, они словно дрожали и расплывались на листе бумаги.

Медея ни разу не взглянула на него, женским чутьем понимая, что с ним творится, и неожиданно спросила:

— Что здесь написано?

Тамаз очнулся, цифры на тетрадочном листе в клеточку снова встали по местам.

Потом он проводил девушку до ворот, тут же вернулся обратно и долго не мог дождаться, когда все улягутся. Из соседней комнаты доносились голос отца и звуки магнитофона. Но вот Гия улегся. Тамаз поскорее юркнул в постель и притворился спящим. Он боялся, как бы брат не заговорил с ним.

Гия уже сопел — здоровый и беспечный, он засыпал сразу. А Тамазу долго не давало сосредоточиться приглушенное шарканье отцовских шагов за стеной. Наконец в доме стало тихо. Это была первая ночь, когда на сером небе не поднялось ни одной стаи цифр. Тамаз видел перед собой зеленоватые глаза Медеи, изумительно мерцающие в полумраке. Незнакомая, сладостная истома согревала грудь. Он любит Медею. Только ее одну. Тамаз не мог представить, как можно любить другую девушку, когда на свете существует Медея Замбахидзе.

«Но любит ли она меня?», «Может быть, она любит другого?», «Мало ли ребят лучше меня?»

Мучительные сомнения не давали покоя, и он ощутил всегдашнюю беспомощность.

«Я должен сказать ей все, завтра же должен сказать!» — решил он, с нетерпением ожидая рассвета. Первый раз за всю свою жизнь он торопил утро…

Уснул Тамаз на рассвете. Его разбудил дождь. Он отрадно и весело барабанил по железной кровле. Из форточки тянуло сладковатым ароматом весны, слышался плеск ручейков, бегущих по каменной мостовой.

Но ни в этот, ни на следующий, ни на десятый день он не открыл Медее своих чувств. А та, словно понимая, что происходит с ним, нарочно сторонилась Тамаза. Тамаз затосковал, замкнулся еще больше. Но однажды Медея сама подошла к нему и попросила проводить до дому. Он был на седьмом небе от счастья. После уроков Медея отстала от подруг и повела Тамаза другой дорогой. Он шел рядом с ней и молчал. Он не мог открыть рта, не соображал с чего начать, надеялся, что Медея спросит о чем-нибудь, он ответит, и все наладится. Однако и Медея не произносила ни звука. Скоро показалась ее улица, до дома оставалось не более двадцати шагов. Собственная беспомощность и скорое расставание еще больше угнетали Тамаза, он волновался, но слова не шли.

— Вот и мой дом, счастливо! — улыбнулась Медея и лукаво облизнула губы кончиком языка.

Она ушла.

Еще одна бессонная ночь, еще одна несбывшаяся надежда. Почему он так беспомощен и слаб?

«Нет, завтра обязательно скажу ей!» — твердо решил он и действительно на следующий день незаметно подкинул ей сложенный пополам листок. «Останься после уроков, надо поговорить», — было написано там.

Медея прочла записку, сложила вчетверо и спрятала в портфель.

После уроков Тамаз остался на месте, делая вид, будто переписывает что-то. Все разошлись.

«Неужели и Медея ушла?» — мучился Тамаз, сидя в пустом классе.

Но она вернулась. Осторожно приоткрылась дверь, в класс проскользнула Медея с портфелем в руке и на цыпочках подошла к нему.

Тамаз почувствовал, как у него остановилось сердце.

— Я слушаю! — донесся голос Медеи. Он несколько пришел в себя, но не настолько, чтобы заговорить.

— Я слушаю! — спокойно повторила Медея и села рядом.

Сейчас они были одни, совсем одни. Медея уже поняла, что Тамаз будет объясняться ей в любви. Сейчас он скажет ей все, откроет сердце, поклянется в вечной любви и верности, упадет на колени, будет целовать ей руки.

— Это все, что ты хотел сказать мне? — снова услышал он милый голос.

Тамаз не помнил, как и с чего он начал. И сейчас, хоть убей, никак не может вспомнить, какие слова он сказал первыми. В памяти осталась одна-единственная фраза, которую он настойчиво повторял:

— Я люблю тебя, Медея, я люблю тебя, люблю больше всех, ты самая красивая на свете!

Потом Тамаз старался вспомнить, что же он говорил еще, но, кроме этой фразы, в памяти не осталось ничего. Наконец он кончил говорить, взглянул на девушку и вздрогнул. В ее глазах он увидел лишь насмешку.

— Я люблю тебя, Медея, люблю больше всех на свете!

— Мне остается только поблагодарить тебя. Счастливо! — Она лукаво облизнула губы и убежала.

Униженный и ошеломленный, Тамаз тупо смотрел на дверь, стук которой сразил его. Долго просидел он, уронив руки, вялый и убитый.

Ему казалось, что прошел целый век. Потом он вытащил портфель и поплелся из класса. Очутившись на улице, он собирался перейти дорогу, как заметил на углу собравшихся в кружок одноклассниц. С ними была и Медея. Увидев его, девчонки прыснули и скрылись за углом.

Тамаз понял, что Медея рассказала им все. Но сейчас это не имело никакого значения. Он пришел домой, умылся и лег. Вечером у него поднялась температура. Из одноклассников только Отар Нижарадзе навещал его. Тамаз лежал, глядя в потолок или закрыв глаза, и молчал. Отар чувствовал, что ему не хочется никого видеть, и скоро уходил.

Тамаз только через неделю встал с постели. Когда он вошел в класс, кто-то крикнул: «Жених пожаловал!» Все засмеялись и посмотрели на Медею. А она сидела как ни в чем не бывало и лукаво облизывала губы кончиком языка. Взбешенный Отар Нижарадзе подскочил к шутнику и дал ему такую затрещину, что отшиб руку.

Смех сразу оборвался.

Тамаз молча повернул обратно. Отар Нижарадзе схватил портфель и кинулся за ним.

— А ты почему ушел? Думаешь, тебе не влетит за это?

— Наплевать! — беспечно бросил Отар. Ему хотелось поддержать друга.

Они долго бродили по улицам. Потом спустились к набережной Куры. Тамаз положил портфель на серый каменный парапет и взглянул другу в глаза:

— Я не люблю, когда за меня заступаются.

— Учтем на будущее, — улыбнулся Отар.

В школу Тамаз уже не вернулся, он забрал документы и перешел в другую. Ему было противно даже ходить по той улице, где находилась его бывшая школа. Никто из одноклассников, кроме Отара, не навестил его, все о нем забыли. С нелегкой душой посещал он новый класс.

Однажды Тамаз опоздал на урок. Робко приоткрыл дверь — учитель что-то писал на доске. На скрип двери он обернулся, махнул рукой сконфуженному ученику, проходи, мол, не мешай.

Тамаз быстро направился к своей парте и чуть не вскрикнул от удивления. За его партой сидел Отар Нижарадзе.

Отар подмигнул ему. Тамаз сунул портфель в парту, протянул другу руку и долго не выпускал из своих слабых пальцев сильную ладонь Отара. Так он выражал свою молчаливую благодарность за дружбу и преданность, которые вернули ему уверенность в себе.