Гоголь в тексте

Начало описания детства Чичикова в одиннадцатой главе. Решающий поворот в его судьбе случается в «один день с первым весенним солнцем», то есть речь так или иначе идет о блеске и сиянии.

Начало второго тома «Мертвых душ». Гоголь пишет про реку, которая должна «блеснуть, как огонь перед солнцем», а потом уже скрыться и жить своею жизнью. А затем появляется описание церкви с «пятью позлащенными, играющими верхушками», на главах которой стояли «золотые прорезные кресты, утвержденные золотыми прорезными же цепями, так что издали казалось, висело на воздухе ничем не поддержанное, сверкавшее горячими червонцами золото (…) И все это в опрокинутом виде, верхушками, крышками, крестами вниз, миловидно отражалось в реке…» (ср.: «Как очарованный, сидел Павел Иванович; в золотой области грез и мечтаний кружилися его мысли. По золотому ковру грядущих прибытков золотые узоры вышивало разыгравшееся воображение, и в ушах его отдавались слова «реки, реки потекут золота»).

В начале главы третьей – то же блеск: «…вдруг отовсюду сверкнули проблески света, как бы сияющие зеркала. Деревья заредели, блески становились больше, и вот перед ними озеро».

С зачинами гоголевских текстов мы в целом разобрались, теперь самое время обратить внимание на финалы.

Финал текста (Грязь, дрянь, помои, земля, ноги и пр.)

Начнем все сызнова, но только теперь в том же порядке, что и прежде, будем рассматривать концовки повестей, глав, эпизодов, где настойчиво повторяется набор одних и тех же мотивов, так или иначе указывающих в сторону, противоположную разноцветью, яркости и блеску. Вместо солнца и месяца – мрак и серость, вместо праздника – тоска, вместо золота и серебра – земля, дрянь, мусор или что-нибудь пустое, дешевое.

В начале «Сорочинской ярмарки» все начиналось с блеска и золота, но уже в финале первой главы показана сцена, где является картина совершенно противоположного свойства. Щеголиха ругается с парубком: «Я не видала твоей матери, но знаю, что дрянь! и отец дрянь! и тетка дрянь!». Тут парубок схватил «комок грязи и швырнул вслед за нею. Удар был удачнее, нежели можно было предполагать: весь новый ситцевый очипок был забрызган грязью». То есть – три «дряни» и две «грязи» всего на несколько строк повествования.

В финалах третьей, четвертой, пятой и шестой глав появляются разбитая пивная кружка, то есть черепки, «жинки», уподобленные «всякой дряни», цыган в кафтане, превратившемся почти что в пыль, «черт с свиною личиною», разбитое вдребезги окно, четырехкратное упоминание черта. В финале девятой главы сказано о цыганах, которые «казались диким сонмищем гномов, окруженных тяжелым подземным паром, в мраке непробудной ночи», в финале десятой показан плюющийся Черевик, а в конце тринадцатой главки (одновременно это и конец всей «Сорочинской ярмарки») дана общая картина состояния, противоположного по своему духу «нормальному» гоголевскому началу: «Смычок умирал, слабея и теряя неясные звуки в пустоте воздуха. Еще слышалось где-то топанье, что-то похожее на ропот отдаленного моря, и скоро все стало пусто и глухо».

«Вечер накануне Ивана Купала». Финал первой части: «Дьявольский хохот загремел со всех сторон». Петро, «как сноп, повалился на землю. Мертвый сон охватил его». Конец второй части истории: «Вся хата полна дыма, и посередине только, где стоял Петрусь, куча пеплу» и «битые черепки… вместо червонцев». И, собственно, конец всей повести. Еще «не так давно (…) мимо развалившегося шинка, который нечистое племя долго после того поправляло на свой счет, доброму человеку пройти нельзя было. Из закоптевшей трубы столбом валился дым и, поднявшись высоко, так, что посмотреть – шапка валилась, рассыпался горячими угольями по всей степи, и черт, нечего бы и вспоминать его, собачьего сына, так всхлипывал жалостно в своей конуре, что испуганные гайвороны стаями поднимались из ближнего дубового леса и с дикими криками метались по лесу».

Финалы «Майской ночи». Конец второй главы – пьяный матерящийся Каленик. Конец третьей – «ноги», то есть «низ» тела: «Гуляй, козацкая голова! – говорил дюжий повеса, ударив ногою в ногу». Конец четвертой – «хари» и снова «ноги»: «Помилуй, пан голова! – закричали некоторые, кланяясь в ноги. – Увидел бы ты, какие хари (…) Все разбежались».

Те же «ноги» и топанье в финале «Пропавшей грамоты». Последняя строка повествования: «…ровно через каждый год, и именно в то самое время, делалось такое диво, что танцуется, бывало, да и только. За что ни примется, ноги затевают свое, и вот так и дергает пуститься вприсядку».

«Ночь перед Рождеством». В конце первого раздела упомянуты «рожа» и «мерзость мерзостью». Конец второго раздела. Здесь упоминается «перержавевшая подкова», то есть вещь, отсылающая нас одновременно как к «ногам» (в данном случае, лошадиным), так и к разряду негодных, мусорных вещей.

Разбивка на разделы, так же как и в случае «Сорочинской ярмарки», здесь достаточно произвольна. Порой эти разделы занимают не более одной или двух страниц; они даже не являются началами каких-то новых эпизодов или сюжетных поворотов. Поэтому ожидать в них смысловых накоплений, свойственных настоящим финалам, не стоит. Однако даже и в этом случае в нескольких из тринадцати разделов мы сталкиваемся с характерными для Гоголя финалами. Особенно показателен конец повести, где идет речь об обуви, то есть о вещи, предназначенной исключительно для ног.

«– Погляди, какие я тебе принес черевики! – сказал Вакула, – те самые, которые носит царица…

– Нет! Нет, мне не нужно черевиков! – говорила она, махая руками и не сводя с него очей, – я и без черевиков…»

Строго говоря, в «Ночи перед Рождеством» – тринадцать разделов. Последний – четырнадцатый – совсем мал (всего в несколько предложений), но весьма выразителен: поминается здесь и черт в аду, и гадость, и плевки, и «кака» («яка кака намальована»). И это особенно задевает, когда сравниваешь эти последние слова повести с ее началом: «…ясная ночь наступила. Глянули звезды. Месяц величаво поднялся на небо посветить добрым людям и всему миру, чтобы всем было весело колядовать и славить Христа». Начал Гоголь с Христа и месяца, а закончил чертом: «гадость» и «кака» вместо красоты, добра и величия.

В финалах «Страшной мести» все те же знаки земли и низа: «пол», «конь», «хлев», «хмель», «грех», «могила», «содом», «земля», «черепки», «мертвецы грызут мертвеца», «хлебное семя, кинутое в земле и пропавшее даром в земле».

Повесть «Старосветские помещики». Предисловие начинается с описания «пестроты» и «блеска», а заканчивается сожалением рассказчика о том, как он приедет на то же место и увидит «их прежнее, ныне опустелое жилище» и «кучу развалившихся хат, заглохший пруд, заросший ров на том месте, где стоял низенький домик – и ничего более». Таков же и финал всей повести: «Избы (…) развалились вовсе», мужики разбежались…». Иначе говоря, хорошее, бывшее в начале, как это обычно водится у Гоголя, к концу становится негодным и плохим.

В конце первой главы «Тараса Бульбы» козаки покидают хутор: «оглянулись назад; хутор их как-будто ушел в землю», а затем равнина и вовсе «все собою закрыла». В финалах третьей и пятой глав – «земля» и «куча» (заснувшая на земле пьяная компания и Андрий, пробирающийся с татаркой по подземному ходу); затем снова – «ноги»: татарка «скинула с себя черевики и пошла босиком». Далее в финалах глав мы увидим вырывание волос из головы, надругательство над полячкой («пыль», «земля», тело, разорванное на части), козацкие кости, «разбитые возы» и «расколотые сабли», Тараса, рухнувшего, «как подрубленный дуб, на землю», и т. д.

Конец одиннадцатой главы (пытки Андрия) настолько ужасен, что не хочется воспроизводить его еще раз. Тема все та же: «порча тела». То есть, если обобщить сказанное, перед нами снова трансформация, перевод чего-то хорошего, здорового, в больное и мертвое.

Все та же «порча тела» и в последней, двенадцатой, главе повести, где опять-таки в самом конце описывается гибель Тараса. Появляется здесь и очередное упоминание о ногах: «А уже огонь подымался над костром, захватывая его ноги…».