Голем и джинн

— Прости, — вздохнула она.

Несколько мгновений он смотрел на нее, словно не видел, а потом выдернул руку и отвернулся:

— Думаю, никакая сила в мире его не сломает, но спасибо, что попыталась. — Чтобы чем-то занять руки, он начал сворачивать сигарету. — Уже поздно. Ты, наверное, скоро захочешь домой?

— Да, — шепнула она.

По крышам они брели обратно, мимо мужчин, завтракающих хлебом и пивом, мимо мальчишек, прижимающихся друг к другу под тонким одеялом, мимо Скотти, так и уснувшего у стены. Неподалеку от ее пансиона они нашли подходящую пожарную лестницу с редкими ржавыми ступенями и осторожно спустились. В переулке они, как всегда, распрощались. Заворачивая за угол, она обернулась и удивилась, когда увидела, что он стоит на месте и словно в глубокой растерянности смотрит ей вслед: высокий человек со светящимся лицом, такой странный и так хорошо ей знакомый.

* * *

Арбели был прав, когда предрекал большой интерес с жестяному потолку. По кварталу разнесся слух, что этот бедуин, ученик жестянщика, создает какую-то невиданную металлическую скульптуру, которая скоро украсит вестибюль в доме Малуфа. Скоро в маленькой мастерской стало не протолкнуться от посетителей. Самому Джинну постоянные гости быстро надоели, и он даже не пытался казаться вежливым. В конце концов Арбели пришлось закрыть доступ в мастерскую для всех, кроме клиентов.

Исключение сделали только для юного Мэтью Мунсефа. Теперь мальчик проводил в мастерской все свободное от школы время и, не отрывая глаз, наблюдал за работой Джинна. Тот, вопреки ожиданиям, нисколько не возражал против присутствия мальчишки, чему, вероятно, немало способствовала молчаливость последнего. Порою Джинн давал ему какие-то мелкие поручения и отправлял с заданиями, а сам пользовался этими моментами, чтобы использовать колдовскую силу своих рук. За оказанные услуги Джинн давал мальчику мелкие монетки, а если бывал в хорошем настроении, делал из обрезков жести забавные фигурки животных.

Сперва Джинн в азарте посчитал, что закончит потолок за четыре, максимум за пять дней, но в реальности все оказалось не так просто. Никогда прежде ему не приходилось работать по таким точным техническим требованиям. Снять приблизительные размеры потолка оказалось недостаточно: это надо было сделать с точностью до миллиметра, иначе потолок просто не встал бы на место. Целый день Джинн провел в вестибюле на стремянке, снова и снова измеряя и выкрикивая цифры, которые Мэтью аккуратно записывал в маленький блокнотик. Потом нужно было содрать старую плитку — грязная работа, после которой он весь был покрыт паутиной, пылью и сажей. После этого потолок надо было заново зашпаклевать и хорошо выровнять. Все это требовало массу труда и терпения. Не раз Джинну хотелось все бросить и даже сплавить все панно в один слиток жести, но что-то его останавливало. Потолок принадлежал уже не ему одному, а всем: Малуфу, Мэтью, Арбели, обитателям дома и просто соседям, которые останавливали его на улице и спрашивали, как идут дела. В каком-то смысле у Джинна больше не было на него прав.

Наконец вся подготовка была закончена. Под напряженным взглядом Арбели Джинн, следуя линиям долин и горных хребтов, распилил готовый потолок на большие куски неправильной формы, и тот превратился в огромную жестяную головоломку. Куски уложили на выстланную соломой телегу и повезли к дому Малуфа. Мэтью уже ждал их, и на лице его было написано такое радостное волнение, что Арбели не решился спросить, не надо ли мальчугану быть в школе. Скоро показался и Малуф. Джинн с удивлением увидел, как хозяин закатывает рукава рубашки, явно готовясь помогать.

Потолок монтировали почти целый день. Самым трудным было приколачивать каждый кусок и при этом держать его совершенно неподвижно. Для этого требовались одновременные усилия Джинна, Арбели и Малуфа, каждый из которых стоял на собственной стремянке, непрерывно пререкаясь и переругиваясь с остальными. Каждый раз, когда кто-то хотел пройти по вестибюлю, две стремянки приходилось складывать, и только Джинн оставался стоять наверху, прижимая наполовину прибитый кусок жести к потолку.

Чем ближе к вечеру, тем больше собиралось желающих посмотреть на их работу. Даже мать Мэтью спустилась, осторожно шагая по ступенькам и держась за перила. Ее здоровье явно не поправилось.

Наконец Джинн загнал в потолок последний гвоздь, и со всех сторон раздались аплодисменты. Следующие полчаса ему пришлось пожимать руки — похоже, всем сирийцам, обитающим в Нью-Йорке. Задрав голову, все долго кружили по вестибюлю. Многие смеялись и поднимали руки, словно хотели прикоснуться к горным пикам. Самые старые жаловались на головокружение и уходили домой ужинать. Дети крутились, сталкивались друг с другом и с коленями родителей. Постепенно все разошлись, и Джинн с Арбели остались вдвоем.

Джинн вдруг почувствовал себя совершенно опустошенным. Его работа была закончена. Он смотрел на свой шедевр и сам не понимал, что совершил.

— Все в восторге, — раздался у него за спиной голос Арбели. — Уже совсем скоро у тебя будет своя мастерская. — Только тут он заметил тень на лице Джинна. — В чем дело?

— Мой дворец. Его здесь нет.

Арбели быстро огляделся, но, кроме них, в вестибюле никого не было.

— Еще не поздно его добавить, — тихо сказал он. — Назовешь это капризом художника.

— Ты не понимаешь. Я сделал это намеренно. Ты и не можешь его видеть, и они не могут. Его должен видеть я. Он находится вот здесь. — Джинн указал на точку почти в центре потолка. — Прямо под этим хребтом. Долина без него кажется пустой.

Только тут Арбели начал понимать:

— Ты хочешь сказать, что это карта?

— Конечно карта. А что еще?

— Не знаю. Я думал, ты просто все придумал. — Теперь он смотрел на потолок с новым интересом. — И она точная?

— Я две сотни лет смотрел на эту землю. Я знаю ее всю до дюйма. Конечно, карта точная. — Он указал на гору в углу над лестницей. — Вот здесь, на склоне, я как-то нашел серебряную жилу. Компания ифритов хотела отнять ее у меня, и мы боролись весь день и еще ночь. — Теперь его палец указывал на узкую, погруженную в тень долину. — А здесь я как-то встретил караван, идущий в аш-Шам. Невидимый для людей, я шел за ним до самой Гуты. Это последнее, что я помню из своей прежней жизни.

Арбели слушал его слова с горечью. А он-то надеялся, что Джинн уже нашел утешение в своей работе, в устройстве новой жизни, в ночных прогулках, о которых жестянщик до сих пор боялся даже думать. Но разве могло все это заменить Джинну жизнь, которую он вел веками? Он положил руку на плечо партнера:

— Пошли, друг. Откроем бутылку араки и отпразднуем твой успех.

Джинн позволил увести себя из вестибюля на улицу, где уже почти стемнело. А в опустевший вестибюль из-под лестницы выбрался Мэтью и вновь уставился на потолок глазами, ставшими в два раза шире от того, что он только что услышал.