Голод

Но сейчас все по-другому. По ночам мне снились аккуратно подметенные петляющие дорожки на кладбище – как защита от мертворожденных детей. Во сне мелкие рыбки становились черноглазыми новорожденными детьми, похожими на морских звезд. Они всасывали все тревоги, находившиеся поблизости, и подпитывали их. Постепенно мой живот заполнялся, ребенок начал вытеснять меня. Сердце оттеснилось и стало отбивать сбивчивый ритм где-то под левой подмышкой. Легкие выдавливались, как полиэтиленовые пакеты, прилипли к ключице, им не хватало воздуха. Когда зимняя луна осветила снег на тропинке передо мной по пути домой из магазина, моя тень покачивалась в темноте, как гигантская утка. Острая коленка упиралась в живот изнутри. Даг, похоже, не видел во всем этом ничего необычного, иногда поглаживал меня по животу, а так его интересовала только еда и исполнение его желаний. Как, например, когда я испекла ванильные булочки с маслом и жемчужным сахаром и сложила в пакеты в кладовке, хотя спина сильно болела. Несколько дней я давала каждому с собой в лес по булочке. И вот однажды утром, когда Даг уехал, я решила взять себе булочку и обнаружила, что Даг забрал последнюю. Они двигались по дому как хозяева, он и кошка. Хотя с ней я сумела справиться. Наступило такое холодное утро, когда даже она не хотела выходить, сидела у дверей с круглыми глазами и влажным носом, надеясь переждать непогоду. Тогда я вытолкнула ее на мороз и закрыла за ней дверь. С Дагом все было сложнее. Наверняка все закончилось бы по-другому, не будь он таким, каким был. Помню утро всего через несколько дней после того эпизода с ванильными булочками – накануне я стояла у раскаленной печи и готовила капустный пудинг с картошкой и брусникой, вся вспотела и наконец положила еду в тарелки – поровну нам с ним. Он остался стоять со своей коробкой для еды и смотрел непонимающе, ища своими наивными глазами, где же еще. Потом взял мою тарелку и отложил от меня себе.

– А я что буду есть?

– Ты положила в пудинг слишком мало фарша, Кора. Иначе я не смогу работать.

Закрыв свою металлическую коробку, он засунул ее в сумку. На моей тарелке остался липкий след по ободку.

По лестнице поднялся Руар, держа в руке доеденную до половины булочку с корицей.

– Собирайся, Даг! Нам пора ехать.

– Мать! – заторопился Даг. – Ты можешь и мне подкинуть булочку – у меня в еде маловато мяса, через час уже снова проголодаюсь!

Он ушел вниз. Когда он вернулся, оказалось, что она дала ему три штуки. Даже не заметив мою протянутую руку, он тут же съел одну булочку, а две другие засунул в сумку. Прежде чем он тронулся в путь, я успела приоткрыть его коробку с едой и положит ее вверх тормашками поверх булочек Бриккен.

Когда пришло время, Даг отвез меня в больницу. Мы ждали при свете холодных злых ламп, где стрелки на часах зацепились друг за друга, скрипели, но не могли двинуться вперед. Через некоторое время послышались шаркающие шаги, и женщина в белом халате с огромными подпрыгивающими грудями отвела нас в родильный зал в конце коридора. Мне досталась жесткая кушетка, стакан с соком и трубочка. Дагу снаружи налили кофе. Схватки сменяли друг друга, я потела, прихлебывая сок в перерывах между схватками. Часы на серой больничной стене тикали и тикали – к полудню боль изменилась. Я падала в темноту, голая, а незнакомые лица смотрели на меня. Даг пил кофе, избавленный от всего. Перерывы становились все короче, я не успевала отдохнуть, не успевала отдышаться. Боль вгрызалась в тело. «Все в точности так, как и должно быть, – сказала акушерка. – Очень хорошо, замечательно, лекарств не нужно». «Скоро родится малыш», – сказала она. И ушла. Все ушли. Осталась только боль. Она отдавалась по всей длине ног, сжимала стальной хваткой таз, ударяла в позвоночник. Прошла целая вечность. И еще одна.

Как раз перед тем, как ему дали имя, когда его все еще звали Малыш, он молчал. Тишина – как резкий запах, когда ты его не желаешь. Я ждала, не решаясь вздохнуть. Воздух был полон тепла от моего тела, крови и сосредоточенности. И вот раздался звук, словно котенок замяукал. Тут появился Даг, уронил слезу, назвал его Бу, погладил пальцем по щеке и уехал домой к своим, чтобы рассказать. Казалось, кожа у Бу дана ему на вырост, тельце птичье, кулачки сжаты. Пальчики у него сморщились от воды внутри, чтобы лучше хвататься, цепляться за меня.

Любовь, о которой я так мечтала. Она уже здесь, она теперь наша?

Он лежал, скрючившись, похожий на лягушку. Когда он проснулся, его глаза показались мне глубокими, как сказочные колодцы.

Позднее, когда мы вернулись домой, я часто сидела возле его колыбельки по ночам, глядя на него, пока он спит.

Спи спокойно. Спи спокойно.

Даг его обожал. Любил его больше, чем меня. У них появился общий язык – гуление и лопотание. Руар подарил Бу золотое кольцо, изготовленное на мужскую руку – думаю, свое собственное. На нем было написано «Тронхеймская епархия». Когда я спросила его про надпись, Руар только пожал плечами.

Руар тоже полюбил Бу. Любил он и Дага. И Бриккен.

Руар и Бриккен. Он всегда порывался встать, когда она входила в комнату, делал паузу, прежде чем произнести ее имя, словно собирался сказать нечто важное. Она была его спутницей жизни. Он – ее спасителем. А я – всего лишь глазами стороннего наблюдателя.

Помню, как-то раз воскресным утром я пошла вместе с ним гулять, катя перед собой коляску – я была такая уставшая, хотела спать, тосковала по лесу и мечтала убежать подальше от этого леса. Мы прошли довольно далеко по дороге, когда я сказала ему, что он, наверное, считает Бриккен красавицей.

– Как ты сказала, красавицей? – переспросил он. – Наверное, так и есть. Она прекрасна внутри, хотя и стала суровей от всего, что ей довелось пережить. Но у каждого из нас внутри есть и красота, и кишки.

При этом он выглядел так, как иногда на кухне, когда пытался спрятаться за кроссворд. Я дала этим словам отзвучать в воздухе. Решила сменить тему.

– Лес тебя не пугает? – спросила я затем. – Все эти болота, опасные хищники. И грибы – так легко ошибиться.

Я подумала, что он, по крайней мере, должен понимать этот последний страх: если сорвать не те грибы, можно умереть. В первые годы Бриккен всегда внимательнейшим образом пересматривала мою корзину, и я сама до смерти боялась сорвать ядовитый гриб. Теперь я и сама разбираюсь, а раньше всегда просила других проверить содержимое моей корзины, прежде чем сесть чистить. Жаркое из грибов я ела маленькими-маленькими кусочками. Потом прислушивалась к себе, ища признаков тошноты, кровавого поноса, спазмов в животе, головокружения и слабости. Человек может заболеть от одних только паров при варке строчков. Тут и Овчарка не поможет. Поэтому я и спросила, но Руар только подтолкнул меня плечом, проследил за моим взглядом, скользнувшим по ровным рядам сосен.

– Ты и мышонка бы испугалась, – усмехнулся он. – Это идет изнутри. Когда солнце стоит низко, и гном отбрасывает длинную тень.

Он убрал пару листьев с расколотого камня на полпути, когда мы проходили мимо, идя к дому.

– Нам, людям, следует бояться не леса, – проговорил он, – А огня, голода, и друг друга. Кстати, это и не лес вовсе, а роща. Что до настоящего леса, то он растет за щелью в заборе. И он состоит не только из деревьев, но и из того, что между ними: воздуха между стволами с мхами и папоротниками, цветами и грибами, которые мы едим. Одни деревья – это еще не лес. Так же и у людей – от того, что ты родился, ты еще не стал человеком.

Даг никогда не сумел бы так сформулировать.

И наш Бу таким не стал. Он мог бы стать таким, но не получилось.

Лес стоит на прежнем месте, и роща тоже, только Руара нет.

– Вы по-прежнему любите друг друга, как тогда? – спросила я его во время той прогулки по лесу.

Руар как-то съежился, словно кто-то выдернул из него позвоночник.

– Бедная Бриккен, – пробормотал он в ответ. – Наша милая Бриккен. Досталось ей в жизни.

Он быстро пошагал домой, взяв коляску и прибавив шагу. Едва скинув сапоги, спрятался в своих кроссвордах – я подозревала, что так и будет. Подозреваю, что ему тоже пришлось несладко – я видела таблетки у него в оружейном сейфе, когда он однажды принялся чистить ружье, принадлежавшее его матери.

– Не волнуйся по тому поводу, – ответила мне Бриккен, когда я потом спросила ее об этом. – Все не так плохо, иначе он уже давно проглотил бы их. Большая часть так и лежит в баночке.

Я снова задала вопрос, но у нее не было желания разбираться.

– Иногда он принимает что-то от сердца и для души, – сказала она, пожимая плечами. – Круглая белая, насколько я помню, чтобы замедлиться, а на всякий случай у него припасены еще те маленькие голубые в маленькой баночке, если ему понадобится забыться. Пусть он занимается своим делом, а ты пеки себе хлеб.

Я не могла забыть эти белые и голубые таблетки.

Спрашивать я больше не решалась, только безмолвно смотрела, когда Руар открывал свой сейф. Там внутри – словно жемчужины за стеклом. Голубые, красные и белые, с бороздкой и без. Некоторые уже начались рассыпаться, другие выглядели новыми, хотя текст на баночке потускнел. Маленькая баночка. Такие принимают, чтобы сбежать от всего. Я подобралась поближе.

– Какая радость в том, чтобы все помнить, – сказал как-то Руар, заметив мой пристальный взгляд.