Голод

– Давайте есть, дети! Папин ужин готов.

Топот маленьких ног по полу, сжатые руки, пинки под столом, хихиканье.

– Буду чавкать громко-громко!

Кажется, эти слова произнесла твоя сестра. Поставив котел на стол, я придвинула к тебе поварешку. С нее капало, когда ты накладывал еду себе в тарелку. Собираясь поставить котел обратно на печь, я прошла мимо двери, чтобы еще раз взглянуть. Дверь распахнулась прежде, чем я успела дойти до нее.

Это был не он.

Вошедший не затворил за собой дверь, оставив ее нараспашку навстречу осенним ветрам. Не затворил, потому что человек, пришедший по такому делу, не остается надолго. Лоб у него вспотел. Лицо было красное. Глаза с красными прожилками уставились на меня. Сперва я попятилась от других причин, схватилась за живот. Но он пришел не за этим. Это был лесоруб, такой же, как и многие другие, он был в Тунсе, разбирая завалы после шторма, и видел, как упала сосна. Сняв шапку, он скомкал ее в грубых ладонях.

Правда слетела из его губ большой черной птицей. Голос его дрогнул, и я все поняла.

– Все произошло очень быстро. Он умер без единого звука.

И все.

Мужчина стоял молча, тяжело дыша, уставившись в пол.

В комнате царил полумрак – только что мне казалось, что так уютнее. Я выпустила из рук медный котел, и он упал на пол такой тяжестью, что на сосновой доске навсегда осталась отметина. Овощи и бульон растеклись по полу домика, как медлительная, каменистая река. В одном конце кухни стояла я, переставшая быть сама собой. В другом углу вы двое, вероятно, не расслышавшие, не понявшие. Армуд погиб.

Ствол дерева, упавший на него. Я закричала в лицо мужчине, желая испепелить его взглядом, завыла так, что затряслись стены. Вы, дети, кинулись ко мне, я схватила вас на руки, и мы замерли в такой позе. Я не хотела говорить вам, тогда это стало бы реальностью, уже необратимой.

– Отца больше нет.

Моей жизни угрожала опасность, тело приготовилось к бою, не понимая, что уже поздно. Чудовищной болью оно приготовилось защитить меня и устроить все по-хорошему. Человек, стоящий передо мной, ничем не мог помочь мне – он тоже угроза, все превратилось в угрозу мне и моим тощеньким детям.

Мужчина попросил воды. Не помню, дала ли я ему напиться, но после этого он ушел.

Когда он ушел, мы крепко прижались друг к другу. Два маленьких теплых тельца, которые мне предстояло защищать. Ваша одежда промокла и стала холодна, как лед. Туне Амалия прижимала к себе свою куклу Беатрис. Глаза у нее покраснели от слез, а ты, Руар, побелел как молоко. Моя боль отражалась в твоих глазах.

Отца больше нет.

Все произошло быстро, так сказал лесоруб, так что я повторила это. Умер без единого звука. Уже тогда я поняла, что это неправда – слышала потом, как они пилили и рубили дерево, чтобы достать его тело. Бились больше часа.

И я увидела его.

Поздно вечером мужчина вернулся обратно с Армудом. Трое мужчин принесли его в наш дом. Он лежал холодный, изувеченный на кухонном столе под простыней с вышитыми цветочками и монограммой желтыми стежками. Кто-то закрыл ему глаза, потому что сам он уже не мог этого сделать. Лицо Армуда замерло в выражении отчаянного крика. Синие губы, безмолвный ужас. Туне Амалия была еще невелика ростом и не доставал до стола, но ты, Руар – думаю, ты увидел его, прежде чем сон спас тебя.

Отца больше нет. Я стояла посреди кухни – здесь осталась только я. Все закружилось вокруг – теперь ничего уж нельзя взять назад. Я уложила вас в тот вечер, или вы легли сами? Знаю только, что, когда вы заснули, я стояла с двумя монетами в руках и смотрела на ноги Армуда. Это зрелище пугало меня. В ушах у меня гудело. Никогда еще я не видела его таким – от выражения ужаса на его лице по телу пробегали мурашки. Я осторожно прикоснулась к его руке, торчавшей из-под простыни. Запястье было холодным наощупь, кровь не стучала в жилах, как я привыкла. Мои пальцы нащупали лишь неподвижность. Он лежал под простыней – такой бледный, в нем не осталось ни крови, ни жизни. Лес разорвал белые шрамы, оставшиеся от лап медведицы. Теперь эти раны уже не затянутся.

Я заставила себя снова взглянуть ему в лицо, мне придется это сделать. Монеты, которые я держала в руке, он заработал в поте лица своего. Теперь мне предстоит положить их ему на веки. Мои глаза не желали смотреть, но я не отводила взгляд.

Мой товарищ больше не видел меня. Он был такой худой и, казалось, усталый, хотя он уже мертв. За маской ужаса и боли скрывалось его обычное лицо, но оно уже не принадлежало мне. Я отошла к тебе и Туне Амалии, пытаясь успокоить себя звуками вашего дыхания. Все тело пульсировало, ощущалось как тяжелая масса из свинца и камня. Только совсем глубокой ночью мне удалось забыться сном.

Нас разбудил свет – и холод. Огонь в печи погас, и только я могла его теперь разжечь. Армуд должен был принести домой дрова. Теперь только я могла принести дров. Принести воды, принести на руках детей. Отнести еду на стол и посуду со стола. Я носила, носила, носила. Носила целыми днями, не решаясь остановиться. Должно быть, мы что-то ели, но не помню, чтобы я мыла посуду. Ваши новые качели лежали на земле рядом с дровяным сараем, я обходила их, не в силах заставить себя их убрать.

На следующую ночь в маленьком доме мы лежали вчетвером, как обычно. Но одно тело лежало неподвижно под льняной простыней на кухонном столе, который он сам смастерил. Смазав его палец керосином, я сняла кольцо, хотя прикасаться к его рукам было странно. Кольцо всегда было ему велико, оно ведь не его. Кольцо, его зеркало и бритву я положила в красную шкатулку. Закрыла крышку. Из глаз сочилась соль. Я провалилась. Лес – это еще и то, что находится между деревьями. В свете, среди камней и под ними. Но не этот лес убил его. Стволы деревьев вокруг нашего дома вцепились корнями в землю. Они издавали тяжелые вздохи, оплакивая моего Армуда.

Потом его унесли, но пустоту забрать не смогли. Мы вернули его земле, а потом стояли на поверхности – мы, оставшиеся. Каждое утро тревожный бледный свет будил нас. Красные, слезящиеся глаза, быстрое дыхание полуоткрытым ртом. В доме стало так холодно. Сбившийся комом матрас, сырая подушка, застиранное постельное белье. Я провела пальцами по волосам, пытаясь отогнать усталость. Потом бросила это занятие.

Туне Амалия смотрела опухшими глазами, когда мы вместе накрывали на стол. Открывались и закрывались шкафы, чашки ставились на стол и убирались снова. Потом стало тихо. Я сидела, уронив голову на грудь – голова казалась слишком тяжелой, чтобы поднять ее. Воспоминания разрывали грудь. Тяжелые мысли. Бледная ярость. В животе – комки страха. Мысли как клещи. Нищета. Все мои внутренности словно провалились в пропасть, осталась только скорлупа.

Он рядом. Мы все вместе, он по-прежнему с нами. Серый оттенок, покрывший собой все в жизни, не очень-то красив, но он куда прекраснее, чем полная пустота.

Его отполированный топор на чурке. Вязаные варежки с сине-красным узором посреди утренних заморозков. Как он искал их! Теперь они ему больше не понадобятся.

Тело мое стояло у плиты рядом с репой и котлом, а душа улетала сквозь отверстие в заборе. Проходя мимо качелей, я отворачивалась. Иногда я видела, как ты, Руар, проводишь пальцами по каменной изгороди, сложенной Армудом, и тогда я захлебывалась слезами и соплями. Время не лечило раны, месяцы мне не помогали. Зимними ночами я не поднимала головы. Звезды для меня утратили цвет, только лили свой бледный свет на полную бессмысленность.