Голодные Игры: Восставшие из пепла

Пит смотрит на меня не то с восхищением, не то с сожалением. Не хватало только его жалости: пустых обнадеживающих слов, затравленного взгляда.

– Я думал, ты делаешь одолжение Питу Мелларку, которого я не знаю, но тогда возник вопрос: почему ты так рвешься защищать беженцев, которые, по сути … – он замирает, переводя дыхание, – убили Прим?

Убили Прим? Но это не так. Ее убил тот, кто позже поплатился за это сполна – Сноу. Я убила его. Только я и никто больше.

Я чувствую слабость, но это странно, ведь я отказалась от любых эмоций. Мне по-прежнему больно, даже, несмотря на то, что его суждение ошибочно. Пропускаю в легкие побольше воздуха, и как можно более увереннее говорю:

– Капитолийцы не видели иной жизни – Голодные Игры для них лишь проводник адреналина. Никто и не задумывался о смерти: это всего на всего телевизионное шоу.

– Но я даже предположить не мог, что ты будешь рассуждать точно так же. Мне казалось, что твоего прошлого слишком много в твоем настоящем, Китнисс. И тогда я понял: беженцы отражение тебя самой. И наблюдая за ними, ты словно оживаешь, ведь когда в твоей жизни появляются люди, нуждающиеся в покровительстве, ты забываешь о боли, страхе или усталости. Ты продолжаешь жить ради их спасения…

Пит одаряет меня искренней, живой, прежней искренней улыбкой. Сердце бьется в такт моему сбитому дыханию, и я не могу унять его. Он близко – слишком близко, чтобы вновь отгородиться от него, окунаясь в прошлое.

Прошлое, разделенное на двоих.

– Ты, кажется, не знала, за что тебя полюбил Гейл, когда в Шлаке всегда хватало других, более успешных и менее задиристых девушек? – слабо улыбается Пит, – Но вспомни: никто из них не жертвовал своей жизнью ради сестры; не бродил по лесу в поисках добычи, содержа голодающую семью; не бросался на помощь умирающему напарнику…

– Попади они на Игры…

– И чтобы они сделали, Китнисс? – возражает он, – Самая благородная заколола бы меня из жалости; самая брезгливая скинула в ручей, в надежде, что я не выберусь.

– Мы из одного Дистрикта: мы могли бы победить.

– Только в том случае, если бы я дожил до этого времени. Дожил благодаря тебе.

Пит касается спутанного локона, выбившегося из наспех затянутого пучка собранных волос. Он смотрит на прядь с благоговейным трепетом, и мне кажется, не было никаких ужасающих приступов, не было боли, что он причинял мне, не было месяца, который вместе с километрами разделяли нас.

И я, наконец, понимаю. Наконец, знаю ответ на вопрос, который долгие месяцы, проведенные взаперти, мучил меня. Почему я выбирала Пита? Предпочитая Гейлу – такому знакомому, лесному и уверенному, Пита – мальчишке, который спас меня?

Ответ кроется там, где я впервые ответила на его чувства. Ответила осознанно, просто не задумываясь о своих собственных ощущениях, желая только одного: вытащить нас из того пекла. Пещера 74-х Голодных Игр. Почему среди погребения, вместе с ним я чувствовала безопасность и спокойствие? Почему не знала страха рядом с безнадежно раненным парнем, которого едва замечала в Шлаке? Почему доверилась ему, когда прописной истиной Арены были слова: “Не верь”?

“Он твое спасение…”.

А ведь Прим была права. Она верила в него, ждала его возвращения, надеялась на нашу общую победу. Если мой бывший напарник – испепеляющее пламя, с горящей, сжигающей верой в революцию, то Пит … Символ безопасности, среди сожженного пепелища.

Его самоотречение восхищает и в то же время заставляет ужаснуться. Лазурные глаза глядят на меня без тени злобы или агрессии. И я знаю, о чем он думает.

Даже, когда Пит понял, что с арены ему не выбраться, он рисковал своей жизнью ради меня. Бесстрашие не было героическим шагом – это его выбор, который он принял задолго до того, как попал на арену. Возможно в тот день, когда на Жатве произнесли имена детишек из Шлака. Уже тогда он знал, что Китнисс Эвердин, девочка с отвратным голосом, куцыми косичками и голодной семьей, попади она на Игры останется в живых.

– Ты всегда знал, что я выберусь? Правда или…

– Правда, – улыбается он.

– И ты мог отказаться от борьбы, так просто?!

– Я помню, что мог пойти абсолютно на все ради тебя, – спокойно отвечает Пит, – И если надо было умереть, я не задавал себе лишних вопросов: это нужно было ради твоего спасения и это главное. Я был слишком сильно влюблен в тебя.

– Теперь это кажется глупым, – выдавливаю я, – Это было слабостью и теперь ты, наконец, избавился от нее.

Пит пронзительно вглядывается в мои черты лица. Я замечаю хмурую складку между его бровей. Проходят еще долгие, мучительные минуты прежде, чем он качает головой, в знак протеста.

– Я бы назвал это чем угодно, но только не слабостью. Разве слабость позволит двум трибутам выбраться с арены? Дважды, хочу тебе напомнить. Я был не опрометчивым героем, Китнисс. Я был бесстрашным человеком, готовым на все ради человека, которого я любил.

– Но это глупо! Я играла, Пит, понимаешь? Играла! Конечно, я думала, что это часть твоего хитроумного плана. Конечно, я считала, что я спасаю нам жизнь, но при всем этом я уничтожала тебя.

– Ты не могла знать наверняка…

– Трудно было не заметить, что все по-настоящему, – кричу я, – Мне … мне стыдно. Я бы все изменила, если бы могла.

– И чтобы ты сделала? – шепчет Пит.

Его пальцы касаются моей щеки, и я чувствую жар, который окутывает меня. Желудок сворачивает в тугой узел, а внутри зарождается знакомый голод. Неужели он всегда будет производить на меня подобное впечатление?

Я, наконец, поднимаю глаза. И прежде, чем я успеваю ответить, с моих губ слетает то, о чем в последующем я наверняка буду жалеть.

– Я бы не оставила тебя на арене. То, что стало с тобой целиком и полностью моя вина, – дыхание перехватывает, и я словно рыба, делаю несколько необходимых глотков воздуха, – Я… я уже не справляюсь со всем этим без прежнего Пита. Это словно игра: ты приближаешься ко мне хотя бы на шаг, а уже на следующий день все приходит в норму, и мы снова друг другу никто.

Слова даются с трудом. Складывается ощущение, что революционные речи даются мне куда проще, чем искренние признания, которые открывают мою душу. Я морщусь, пытаясь найти подходящие слова, но их нет. Пит выжидающе молчит. Помощи ждать не от кого.

– Я не знала, что твое присутствие спасает меня. Не только от кошмаров, но и от реальности.

Он неотрывно смотрит в мои распахнутые от ужаса глаза. Что-то настойчиво знакомое треплется на языке; что-то, что в прошлый раз на арене Семьдесят Пятых Голодных Игр я так и не успела сказать. Тогда мне казалось, что времени предостаточно, но теперь я знаю, что счет идет на секунды.

– Китнисс, не вынуждай себя, – неожиданно говорит напарник.

– Заткнись, пожалуйста, – негодую я.

Пит смеется. Не громко и не тихо, но по-настоящему, искренне, живо. Он кивает головой в знак согласия. Я продолжаю цепенеть от ужаса, вслушиваясь в биение собственного сердца. Нет, я не могу. Мне ведь не сложно переступить гордость? Чего уж, казалось бы, проще? Ведь Сойка переживала и не такое; Сойка встречала смерть; Сойка становилась символом; Сойка держалась восстания; Сойка - живая легенда. Но я – Китнисс. Девушка, оставшаяся и телом и духом посреди лугов, окутанных можжевеловыми ароматами близлежащих лесов, рядом с Прим, мамой и Гейлом.