Голому рубашка. Истории о кино и для кино

— Ненавижу их музыку.

И Клавдия Шульженко входила в эту самую «их музыку» — ее песни ритмически рыхлые, на наш взгляд, дрейфовали где-то между романсом и цыганщиной. Ну как мы могли воспринимать мелодию такой, например, песни, где пелось про то, что «я разлюбила вас, в сердце огонь погас, прошлого мне не жаль, я холодна, как сталь…») после того как услышали диск Каунта Бейси «Е= мс2»? Смешно! И вдруг Ирка, которая была страстной поклонницей джаза и ненавистником «их музыки», говорит такое.

— Понимаешь, — продолжала Ира, — наверное, все же возраст сказывается. Хотя ее «Синий платочек» всегда мне нравился.

— «Синий платочек» и мне нравился, — сказал я. — Так же, как «Темная ночь». Вообще, песни войны все хорошие и я их никогда не сравнивал с джазом.

— Джаз я по-прежнему люблю, — сказала Ира. — Но люблю и Шульженко, вот люблю и все! Слушаю ее песни, и что-то внутри меня она задевает своим голосом, манерой исполнения, темами, мелодиями своих песен. Прости, но это так.

— Прощаю, — сказал я. — Как ветеран нашего бибопского движения ты имеешь право на побочные увлечения.

Ирка молча чокнулась со мной и мы выпили коньяк.

— А у тебя здесь пахнет женщиной, — сказала Ира.

— Почему ты решила? — удивился я.

— Да по мелочам. Вон на полках для посуды салфетки постелены. Мужчина до этого ни за что бы не додумался. Шелковая подушечка с иголками на подоконнике лежит. И вон под кроватью тапки женские!

Черт! Как я не заметил эти тапки! От остального можно было отболтаться, а тапки — полный провал.

— Ну ты прямо как Шерлок Холмс! — сказал я. — От тебя ничего не скроешь.

— А чего скрывать? Вполне естественно, что у тебя есть здесь чувиха. Было бы странно, если бы ты был один. А она не может сюда нагрянуть? — спросила Ира.

— Нет, — сказал я. — Она знает, что ко мне приехали гости.

— Что приехала женщина? — уточнила Ира.

— Да, — сказал я, ни секунды не поколебавшись.

— Значит, она тебе доверяет, — сказала Ира.

— Чего я на ее месте не делал бы, — сказал я и потянулся к Ирке, чтобы поцеловать ее.

Ирка ответила мне легким прикосновением губ и это была уже маленькая победа — я поцеловал Ирку в губы!

— Может, ты и прав, — сказала задумчиво Ира. — Ведь что такое измена, верность? Такие же понятия, как щедрость, храбрость, трусость, лживость… То есть правила игры, созданные людьми. А природа выпускает каждого человека на какой-то крошечный промежуток времени, и неужели человек должен стеснять себя, ограничивать какими-либо нормами?

То, что она сейчас сказала, показалось мне немного сложным, во всяком случае, не совсем подходящим к данному моему состоянию — я уже обозначил направление своих устремлений, и мне хотелось продолжить начатое. Я глубокомысленно вздохнул и разлил коньяк.

— А как понятия — честность, порядочность? — спросил я автоматически, почти так же, как на экзаменах иногда неожиданно угадывал правильный ответ.

— Эти вопросы для себя каждый решает сам, — сказала Ира. — Исходя из своих представлений о жизни, воспитания. А вот в вопросе отношения полов, мне кажется, тут человек бессилен, в нем могут проснуться такие молекулярные силы, которые разорвут все к чертовой матери. Все представления о морали.

Ира чокнулась со мной, и мы выпили.

— Давай станцуем, — предложил я.

Оркестр Гленна Миллера играл «Мунлайд сереней». Непревзойденный хит тех годов.

— Давай, — согласилась Ира. Встала и обняла меня так, как в свое время обнимала Рудьку во время танца — это была ее фирменная «хватка». Мы молча подвигались в танце, я не верил в реальность происходящего — танцую с Иркой Крикалевой где-то в дебрях Средней Азии, прижимаю ее к себе и чувствую ответные положительные флюиды. Неужели все это на самом деле?!

— Вот во мне сейчас бушуют те самые молекулярные силы, о которых ты говорила, — прошептал я Ирке на ухо. — Не знаю, что с ними делать.

— Их нужно выпустить к чертовой матери! — сказала Ира, прижалась ко мне и положила голову мне на плечо. — Я теперь всегда так поступаю…

Внутренне ликуя и в то же время опасаясь, что вдруг по какой-то причине все сорвется, я стал в танце приближаться к кровати и по дороге выключил свет. Ира подняла голову и я ее поцеловал, одновременно усаживая на кровать.

— А ты знаешь, в последнее время мне нравится это делать при свете, — сказала Ира, освободившись от поцелуя.

Я чуть было не спросил тупо: «Что делать?» Но вовремя спохватился, а Ира сказала:

— Я должна сходить в туалет. Где он у тебя?

Я показал Ирке, как пройти в туалет. Он был во дворе, в самом дальнем углу, и Ире пришлось пройти мимо моих соседей, бухарских евреев, а те знали Люду. Ну, что поделаешь, лес рубят — щепки летят! — попытался я успокоить себя. Глава семьи Иосиф был не опасен, а вот его жена Белла могла запросто потом спросить Люду: «Люда, а что за девушка была у вас?». А если попробовать предупредить ее, чтоб ничего не говорила Люде — это могло только раззадорить ее любопытство и притом с непрогнозируемыми последствиями.

Ира вернулась. Я попытался ее обнять, но она отстранилась и стала готовиться ко сну — намазала каким-то кремом лицо, достала ночную рубашку. Попутно она рассказала мне, зачем приехала: какой-то их постоянный пациент, член райкома, попал здесь в местную больницу с диагнозом бруцеллез, а у него еще и сердце не в порядке, и вот Ира, как его лечащий врач, приехала за больным, чтобы увезти в свою больницу.

— Если вдруг завтра не удастся его забрать, тогда, значит наша встреча продлится, — сказала Ира. — Ты хочешь этого?

Она уже закончила приготовления ко сну и я притянул ее к себе:

— А ты сомневаешься?

— В тебе — нет, — сказала Ира. — Ты ведь был влюблен в меня? — она сказала это и стала снимать с себя платье. — Делай, как я, — подала она мне команду, когда снимала платье через голову, и я тут же скинул с себя свою рубашку. — Ведь был влюблен? — повторила Ира, расстегивая бюстгальтер.

— Очень, — сказал я. — Мне казалось, что ты не догадывалась. И Рудька мой друг. Я страшно стыдился этого… — говорил я, снимая брюки.