Голому рубашка. Истории о кино и для кино

— Благодарю вас, — сказала Зинаида Николаевна.

— Вы это заслужили, и моя роль в этом ничтожна. Я собираюсь говорить с вами о другом.

— Я вас слушаю, — сказала она.

— Понимаете, Зинаида Николаевна, заранее хочу предупредить вас, что все, что я вам сейчас скажу — полная чепуха, и я не имею никакого права говорить с вами на такие темы. Но в то же время я вынужден это сказать, так как в последнее время я испытываю определенные трудности в своей жизни, а именно в той ее части, которая связана с моей работой.

Я сделал паузу. Она ничего не сказала, сидела и внимательно смотрела на меня. Я набрал воздух, чтобы унять волнение. Честно скажу, испытывал я совсем не легкий мандраж, как говорят в таких случаях, а самый что ни на есть тяжелый. Да еще взгляд ее, такой внимательный и серьезный. Человек думает, возможно, что я что-то дельное скажу, связанное с нашей работой, что-то важное, и даже не подозревает, какую херню я собираюсь ей выложить. В один момент я под этим взглядом чуть было не отказался от своей затеи, но огромным усилием воли заставил себя продолжить:

— Работа у меня напряженная, вы знаете, сколько приходит ко мне людей-психопатов, мнящих себя композиторами и со всеми мне приходится находить общий язык, как-то их успокаивать, умиротворить и поскорей выпроводить, желательно без скандала. Но все напряжение остается во мне. И это для меня порой невыносимо. Я иногда ношусь по своему кабинету и готов все разнести в щепки. Думаете, почему в последнее время я то и дело играю экспромт-фантазию Шопена? Этот очень техничный, крайне эмоциональный опус номер 66? Только для того, Зинаида Николаевна, чтобы сублимироваться, выпустить из себя весь перегретый за день пар.

Зинаида Николаевна внимательно меня слушала и смотрела на меня тем же серьезным взглядом, ничем не выказывая своего отношения к моим словам. И потому я не стал дальше тянуть резину, пошел в атаку — была не была! Лучше смерть, но смерть со славою! Кто не рискует, тот не пьет шампанское! Вперед! И я ей сказал:

— А ведь вы, Зинаида Николаевна, легко можете спасти меня, создать для меня некий вид психо-физиотерапевтической помощи, и тогда все неприятности могут превратиться в сущую ерунду только от одного вашего доброго взгляда. Все в вашей власти. Вы таите в себе такой целительный заряд, который способен моментально привести меня в норму и дать новые силы для продолжения своей деятельности. Вы меня понимаете, Зинаида Николаевна?

— Понимаю, — сказала она, все так же внимательно глядя на меня.

— Вы можете дать мне этот свой целительный заряд, дорогая Зинаида Николаевна? — взял я мощный аккорд.

— Я постараюсь, — сказала она, и мне показалось, что она все поняла о чем идет речь.

— Значит, вы принимаете мое предложение? — все же спросил я.

— Да, — сказала она просто.

— Тогда, пожалуйста, заприте дверь, — сказал я, чтобы сразу расставить все точки над «и»: если закроет дверь, значит, сомнений быть не может — мой сигнал понят правильно.

Зинаида Николаевна встала, подошла к двери и заперла ее на ключ.

— Я восхищен вами, Зинаида Николаевна, — сказал я, вышел из-за стола, подошел к ней и взял ее за талию.

Как я и ожидал, тело ее оказалось податливым и гибким. О, как я ждал этого момента! Прав был мой друг-виолончелист: такие женщины — это подарок судьбы! Во всяком случае я был на седьмом небе от счастья, тем более что столько времени я к нему стремился.

Когда мы все закончили и я упал в кресло, тяжело дыша, Зинаида Николаевна поправила свою одежду, прическу, отперла дверь и, уходя, сказала мне:

— Не забудьте, завтра у вас в 10–30 совещание в Союзе композиторов.

И вышла из кабинета.

А я сидел и приходил в себя, еще не веря, что мой план удался. Ведь я шел ва-банк, никакой уверенности, что Зинаида Николаевна пойдет мне навстречу у меня не было, даже наоборот — я подозревал, что она оскорблено покинет кабинет и уволится. К этому я себя подготовил, решив, что пусть лучше будет так, чем каждый день видеть ее и страдать. Но почему она согласилась отдаться мне? Неужели я ей нравлюсь? Нет, интуитивно я чувствовал, что я все же не ее человек и не мог вызвать в ней никаких чувств. Да и по тому, как вела она себя во время секса, тоже было видно она выполняла долг, все равно как заполняла картотеку. Неужели она отдалась мне потому, что я начальник и от меня зависит ее благополучие? Наверное, все же это так. «Я начальник, в этом все дело», решил я в конце концов. Но почему это было сделано с такой покорностью, так буднично, будто так и должно быть — подчиненная должна отдаться начальнику без всяких разговоров? В этом я вдруг почувствовал что-то от крепостничества — барин имеет право обрюхатить дворовую девку. Может так? Неужели остались эти гены? Сидят в подкорке у наших женщин и при определенных условиях просыпаются?

Удовлетворение и радость от недавней победы сразу вдруг как-то поблекли; мне вдруг стало казаться, что я совершил какую-то гнусность, заставил постороннего человека отдаться мне, использовав свое служебное положение. Все так и было на самом деле, но всегда, когда я склонял кого-нибудь к сексу у себя в кабинете, все происходило легко, игриво, с ироническими комментариями, замечаниями с обеих сторон, все напоминало, если представить образно — легкий танец розовых фламинго на фоне Атлантического океана. Так мне представлялось это по легкости и виртуозности акта, происходящего в моем кабинете.

А сейчас? Когда я испытал, казалось, гораздо большее наслаждение, мне вдруг стало казаться, что то, что произошло у меня в кабинете скорее напоминает мне дойку коровы. Сам я никогда коров не доил, но видел в кино и помню это покорное стояние коровы, когда у нее под брюхом шуруют пальцы доярки. Вот именно этот образ показался мне наиболее подходящим. К тому же корова во время дойки могла стукнуть копытом, издать протяжное «Му-у-у!». Или даже перевернуть ведро. Моя Зинаида Николаевна, как игрушка из силикона, принимала то положение, в которое я ее устанавливал и об «двинуть ногой», а тем более замычать во время секса об этом не могло быть и речи. Весь процесс она провела как стойкий оловянный солдатик — по стойке «смирно».

Тут же я стал себя успокаивать, что это наш первый секс, для нее неожиданный (я ведь готовился к этому дню, сто раз представлял себе, как все может произойти, рисовал эротические картины, смаковал детали — то есть был подготовлен психологически к этому акту, хотя все же, не буду скрывать, действительность поразила меня несовпадением с моими мечтами.) А ей надо привыкнуть ко мне, как-то настроиться на близость, раскрепоститься, и тогда, возможно, появятся у нас та легкость и взаимопонимание, какие бывают у спортсменов или циркачей, когда достаточно одного возгласа, чтобы партнер понял, что надо делать.

Успокоив себя таким образом, я с трудом дождался следующего дня, как можно скорее попытался разделаться с каждым посетителем, а после обеда объявил через Зинаиду Николаевну, что меня срочно вызвали на Студию граммзаписи и потому оставшихся посетителей я приму завтра. Минут пять я возбужденно ходил по кабинету, ожидая, пока приемная очистится от народа, а потом выглянул и позвал Зинаиду Николаевну:

— Зинаида Николаевна, зайдите ко мне, пожалуйста.

И встал возле двери. Как только она зашла, я тут же запер дверь на ключ.