Голос

Мужчина смотрел на Элинборг. На лице его не дрогнул ни единый мускул.

— Моя жена тут ни при чем, — отрезал он.

Элинборг навестила ее в психиатрической больнице «Клепп» в пригороде Рейкьявика. Она страдала шизофренией, и время от времени, когда появлялись галлюцинации и слышались голоса, ей требовалось проходить лечение в стационаре. Когда Элинборг увидела ее, женщина находилась под действием таких сильных препаратов, что практически не могла говорить. Она сидела и раскачиваясь взад и вперед. Только спросила, нет ли у Элинборг сигареты, так и не поняв, зачем та пришла к ней.

— Я пытаюсь растить его, как могу, — сказал отец ребенка.

— Втыкая иголки ему в руки?!

— Прекратите!

Элинборг поговорила с сестрой папаши, и та сказала, что мальчика, как иногда ей кажется, воспитывают слишком жестко. Она привела один пример, когда однажды зашла к ним в гости. Малышу тогда было четыре года, и он жаловался на боль. Ребенок так громко плакал, что она подумала, уж не грипп ли у него. Карапуз продолжал капризничать, и ее брат потерял терпение. Он поднял его и сильно сжал.

— В чем дело? — резко спросил он мальчика.

— Ни в чем, — ответил ребенок еле слышно и неуверенно, будто сейчас лишится чувств.

— Тогда тебе незачем плакать.

— Да, — сказал мальчик.

— Если незачем плакать, тогда прекрати капризничать.

— Да.

— Что-то еще?

— Нет.

— Все в порядке?

— Да.

— Хорошо. Не реви без причины.

Элинборг пересказала эту историю, но папаша и бровью не повел.

— У нас с сестрой не очень хорошие отношения, — возразил он. — Я не помню такого случая.

— Это вы избили сына до такой степени, что его пришлось отправить в больницу? — спросила Элинборг напрямик.

Мужчина поднял на нее глаза. Элинборг повторила свой вопрос.

— Нет, — ответил он. — Это сделал не я. Вы полагаете, что родитель способен на такое? Его избили в школе.

К этому времени мальчика выписали из больницы. Служба защиты детей нашла ему приемную семью, и Элинборг поехала туда после допроса. Она села рядом с ребенком и поинтересовалась его самочувствием. Он не проронил ни слова с того момента, как она впервые увидела его, но теперь паренек смотрел на нее так, будто собирался что-то сказать. Он неуверенно кашлянул.

— Я скучаю по папе, — прошептал он со слезами в голосе.

Эрленд завтракал, когда увидел приближающегося Сигурда Оли и следующего за ним Генри Уопшота. Их сопровождали двое полицейских — они присели за соседний столик. Британский коллекционер выглядел еще более помятым, чем прежде. Волосы всклочены и торчат во все стороны. На лице — выражение муки, свидетельствующее о полном уничижении и проигранной борьбе с похмельем за тюремной решеткой.

— Что происходит? — спросил Эрленд, вставая. — Зачем ты привел его сюда? И почему он не в наручниках?

— В наручниках?

— Да, в наручниках.

— По-твоему, это необходимо?

Эрленд оглядел Уопшота.

— Мне надоело ждать тебя, — сказал Сигурд Оли. — Мы можем держать его только до вечера, так что тебе придется принять решение об обвинении как можно быстрее. И он хотел встретиться с тобой. Отказывается со мной разговаривать. Только с тобой желает общаться. Будто вы друзья с детства. Он не требует освободить его из-под стражи, не просит адвоката или ходатайства из посольства. Мы объяснили ему, что он может связаться со своим посольством, но он только покачал головой.

— Ты раскопал что-нибудь на него у британцев? — спросил Эрленд, покосившись на Уопшота. Тот стоял позади Сигурда Оли с опущенной головой.

— Займусь этим, как только ты освободишь меня от него, — ответил Сигурд Оли, который еще и не приступал к работе. — Дам тебе знать, если что-то есть.

Сигурд Оли распрощался с Уопшотом, на секунду задержался около двух полицейских и исчез. Эрленд предложил англичанину присесть. Уопшот опустился на стул.

— Я не убивал его, — тихо сказал англичанин. — Я бы никогда не смог убить его. Я никого не могу убить, даже муху, не говоря уже об этом восхитительном юном хористе.

Эрленд взглянул на Уопшота:

— Вы говорите о Гудлауге?

— Ну да, естественно.

— Он больше не был похож на того мальчика-певца, — заметил Эрленд. — Гудлаугу было почти пятьдесят, и он изображал Деда Мороза на детских праздниках.

— Вы не понимаете! — воскликнул Уопшот.

— Не понимаю, — согласился Эрленд. — Но может быть, вы мне объясните?

— Меня не было в отеле, когда его убили, — сказал Уопшот.

— Где же вы были?

— Искал пластинки. — Уопшот поднял глаза, и на его лице появилось подобие улыбки. — На блошином рынке. Вынюхивал то, что вы привыкли выкидывать. Исследовал содержимое центральной помойки — вашей перерабатывающей станции. Там мне сказали, что им отдали «наследство» — среди прочего и пластинки, предназначенные для уничтожения.

— Кто?

— Что «кто»?

— Кто вам сказал про «наследство»?

— Рабочие. Я им дал кое-какую мелочь за информацию. У них есть моя визитка. Я вам уже говорил об этом. Мы обследуем антикварные лавки, встречаемся с другими коллекционерами и ходим по рынкам. «Угольный двор» — так, кажется, у вас называется блошиный рынок. Я поступаю так же, как другие коллекционеры, — пытаюсь найти что-то такое, что стоило бы приобрести.

— С кем вы были в тот момент, когда на Гудлауга было совершено нападение? Кто-то может подтвердить ваши слова?

— К сожалению, нет, — ответил Уопшот.

— Но кто-то, по крайней мере, должен вспомнить вас, если вы действительно там находились.

— Само собой разумеется.

— И вы нашли что-нибудь интересное для вас? Юных хористов?

— Ничего. В эту поездку я не нашел ничего.

— Почему вы пытались от нас сбежать?

— Захотелось домой.

— И оставили все свое барахло в отеле?

— Ну да.

— Кроме пластинок Гудлауга.

— Именно.

— Почему вы мне сказали, что никогда раньше не бывали в Исландии?

— Не знаю. Я не хотел возбуждать лишних подозрений. Я не имею отношения к убийству.

— Очень легко доказать обратное. Вы, когда солгали, должны были отдавать себе отчет в том, что я доберусь до правды и выясню, что вы уже останавливались в этом отеле.

— Я не причастен к убийству.