Голос

Знакомы они были давно, многое пережили вместе, и все же отношения между ними складывались не совсем гладко. Долгие годы Эрленд находился в положении подчиненного и ученика в этом тандеме. Он был несговорчив и плохо выполнял инструкции. В те дни он терпеть не мог начальство и до сих пор не выносил его. Это раздражало босса и часто приводило к конфликтам, но мудрость подсказывала: лучшего сотрудника, чем Эрленд, Марион никогда не найдет. Не последнюю роль здесь играло и то обстоятельство, что он не был связан семейными узами и поэтому располагал неограниченным количеством времени. У Эрленда не было в жизни ничего, кроме работы. Да и Марион Брим из тех странников, что до конца проходят свой путь в одиночку.

— Что с тобой происходит? — Очередная затяжка.

— Ничего, — буркнул Эрленд.

— Рождество на тебя плохо влияет?

— Никогда не понимал смысла этого праздника, — произнес Эрленд, думая о своем. Он смотрел в сторону кухни и искал глазами шеф-повара.

— Нет, — уж Марион просто так не отстанет, — для тебя в этом празднике слишком много веселья и радости, на мой взгляд. Почему бы тебе не сойтись с какой-нибудь женщиной? Ты еще не стар. Куча баб готова ухаживать за занудой и брюзгой вроде тебя. Поверь мне.

— У меня уже был опыт, — сказал Эрленд. — Что тебе удалось раскопать?

— Ты имеешь в виду свою жену?

Эрленду вовсе не хотелось обсуждать личную жизнь.

— Прекрати, — сказал он.

— До меня дошли слухи…

— Я сказал, прекрати, — разозлился Эрленд.

— Ладно. Меня не касается, как ты живешь. Единственное, что я знаю, так это то, что одиночество обрекает на медленную смерть.

Повисло молчание.

— Но у тебя есть дети, правда ведь?

— Может, сменим тему? — сказал Эрленд. — Ты…

Он не стал продолжать.

— Что я?

— Что ты тут делаешь? Не проще было позвонить?

Проницательные глаза изучали Эрленда; на старческом лице появился намек на улыбку.

— Мне сказали, что ты ночуешь в отеле и не вернешься домой на праздники. Что с тобой происходит? Почему ты здесь застрял?

Эрленд не ответил.

— Мы можем поговорить о чем-нибудь другом?

— Мне ли не знать, каково это — тяготиться собой. Когда не можешь выкинуть из головы собственную скотскую сущность. Бывает, забудешься ненадолго, но потом опять вспоминаешь и начинаешь заново пережевывать старую жвачку. Пытаешься заглушить вином, сменить обстановку, ночевать в отеле, когда становится совсем невыносимо.

— Марион, — попросил Эрленд, — оставь меня в покое.

— Владелец пластинок с записями Гудлауга Эгильссона сидит на золоте, — последовал внезапный переход к делу.

— Почему?

— Сегодня они стали редкостным сокровищем. Конечно, очень мало тех, у кого есть эти пластинки, или тех, кто хотя бы знает об их существовании. Но тот, кто в курсе, готов отдать за них невероятную сумму. Пластинки Гудлауга — настоящий раритет в мире коллекционеров и пользуются большим спросом.

— Насколько сумма «невероятна»? Несколько десятков тысяч крон?

— Может быть, несколько сотен тысяч. За каждый экземпляр.

— Несколько сотен тысяч? Ты шутишь?

Эрленд выпрямился на стуле и подумал о Генри Уопшоте. Он понял, зачем тот приехал в Исландию встречаться с Гудлаугом и для чего хотел получить его пластинки. Уопшотом руководило не только восхищение юным певцом, как он пытался это представить. Эрленд осознал, почему англичанин на авось передал Гудлаугу полмиллиона.

— По моим сведениям, мальчик выпустил только эти две пластинки. Благодаря маленькому тиражу и тому, что они почти не продавались, пластинки так и ценятся, не говоря уже о невероятном голосе ребенка. Мало у кого можно найти экземпляры сегодня.

— А сам голос-то имеет значение?

— Мне кажется, что качество записанной музыки не так важно, как сама пластинка. Музыка может быть дурной, но если подходящий отрывок должным образом воспроизведен известной студией звукозаписи в нужное время, ее ценность не будет знать границ. Так что вопрос таланта исполнителя не первостепенный.

— Что сталось с остатками тиража, ты не знаешь?

— Неизвестно. Потерялись в потоке времени или просто угодили на свалку. Такое случается. К тому же тираж был невелик, возможно, всего сотня-две экземпляров. Причина, по которой пластинки так дороги, как раз в том, что их сохранилось во всем мире лишь несколько штук. Вдобавок певческая карьера мальчика оборвалась рано, и речь идет только об этих двух пластинках, выпущенных в один и тот же год. Сдается мне, что потом он потерял голос и больше никогда не пел.

— Бедняга опозорился во время концерта, — сказал Эрленд. — Дал петуха — так это называется, когда ломается голос.

— И вот много лет спустя его находят убитым.

— Если цена этих пластинок достигает нескольких сотен тысяч?..

— Да?

— Разве это не подходящий мотив для убийства? Мы нашли у него в комнате по экземпляру каждой пластинки. В помещении больше практически ничего не было.

— Это указывает скорее на то, что его враг вряд ли представлял себе ценность пластинок.

— Ты полагаешь, он их не крал? — усомнился Эрленд.

— В каком они состоянии, эти пластинки?

— Как новенькие. Никаких пятен или загибов на конвертах, и я даже затрудняюсь сказать, слушал ли их кто-нибудь раньше…

Эрленд и Марион Брим переглянулись.

— Может быть, оставшийся тираж хранился у Гудлауга? — продолжил следователь.

— Почему бы и нет?

— Мы нашли у него ключи, но не можем определить, от чего они. Где он мог хранить эти пластинки?

— Совсем не обязательно, чтобы это был весь тираж. Возможно, только какая-то часть. У кого же еще они могли сохраниться, как не у самого исполнителя?

— Не имею представления, — сказал Эрленд. — Мы задержали одного коллекционера, приехавшего из Великобритании, чтобы встретиться с Гудлаугом. Скрытный старикан, пытался ускользнуть от нас. Почитатель юного хориста. Он единственный, насколько мне известно, представляет себе цену пластинок Гудлауга. Собирает пластинки с записями юных хористов.