Голос

— Директор в курсе, но ничего не предпринимает. Он сам ворует — покупает контрабанду для бара. Метрдотель тоже замешан. Это мне все Гулли сказал.

— Гудлауг рассказал вам все это?

— Они прикарманивают разницу.

— Почему вы умолчали об этом, когда мы с вами разговаривали в прошлый раз?

— А разве это важно?

— Возможно.

Осп пожала плечами:

— Откуда ж я знала? К тому же я была не в себе, после того как нашла его, Гудлаута, заколотого ножом, да еще и с презервативом.

— Вы не заметили деньги в его комнате?

— Деньги?

— Незадолго до убийства он получил довольно солидную сумму, но я не знаю, были ли деньги при нем, когда на него напали.

— Я не видела ни кроны.

— Точно? Это ведь не вы взяли деньги, когда зашли к нему? — спросил Эрленд.

Осп снова прервала уборку и опустила руки.

— Вы хотите сказать, что я их украла?

— Так иногда бывает.

— Вы полагаете, что…

— Это вы взяли деньги?

— Нет.

— У вас была такая возможность.

— Так же как и у того, кто его убил.

— Верно, — заметил Эрленд.

— Я не видела ни кроны.

— Что ж, ладно.

Осп стала наводить порядок дальше. Она побрызгала чистящим средством на унитаз и принялась усердно его тереть, будто Эрленда и вовсе тут не было. Некоторое время он наблюдал за ней, потом поблагодарил за беседу.

— Что вы подразумевали под словами «побеспокоила его»? — спросил он уже в дверях. — Я о Генри Уопшоте. Вряд ли вы вошли бы в номер, если бы вначале не позвали хозяина, как вы сделали только что здесь.

— Он не услышал меня.

— Чем же он занимался?

— Не знаю, должна ли я…

— Это останется между нами.

— Он смотрел телевизор, — сказала Осп.

— Возможно, он не хотел, чтобы об этом узнали, — прошептал Эрленд тоном заговорщика.

— Скорее, видео, — поправилась Осп. — Порно. Омерзительное.

— В отеле показывают порнофильмы?

— Такие фильмы запрещены повсюду.

— Какие такие?

— Это было порно с детьми. Я доложила директору.

— Порно с детьми? Какого рода?

— Как «какого рода»? Вам в подробностях описать?

— В какой день это было?

— Чертов извращенец!

— Когда это было?

— В тот день, когда я нашла Гулли.

— Что сделал директор?

— Ничего, — сказала Осп. — Велел мне держать рот на замке.

— Вы знаете, кем был Гудлауг?

— О чем вы? Швейцаром он был. Или… кем-то еще?

— Да, кем-то еще, когда был маленьким. Он обладал очень красивым голосом. Я слушал его записи на пластинке.

— Он был певцом?

— Настоящим чудо-ребенком. Из-за этого вся его жизнь пошла кувырком. Он вырос, и все кончилось.

— Я не знала.

— Никто уже не помнит, кем был Гудлауг, — сказал Эрленд.

Они помолчали немного, думая каждый о своем.

— Вас не угнетает рождественская суматоха? — спросил Эрленд. Ему показалось, что он нашел родственную душу.

Она отвернулась:

— Рождество для счастливых.

Эрленд посмотрел на Осп, и едва заметная улыбка осветила его лицо.

— Вы бы сошлись с моей дочерью, — сказал он, вытаскивая телефон.

Сигурд Оли удивился, услышав от Эрленда о деньгах, якобы находившихся в каморке Гудлауга. Они решили, что необходимо проверить, действительно ли Уопшот бродил по антикварным лавкам в момент убийства. Звонок Эрленда застал Сигурда Оли как раз перед камерой, где сидел Уопшот. Он описал боссу, при каких обстоятельствах у англичанина взяли анализ слюны.

Камера, в которой пребывал Уопшот, предназначалась для разного рода неудачников, начиная с убогих пьяниц и заканчивая насильниками и убийцами. Они разрисовали стены граффити и исцарапали изречениями относительно своего жалкого существования в тюрьме. Унитаз находился прямо в камере, кровать была прикручена к полу. На ней лежал тонкий матрас и твердая подушка. Окно отсутствовало, но на потолке, прямо над заключенным, постоянно горел ослепляющий неоновый свет, чтобы тот не мог отличить день от ночи.

Генри Уопшот, выпрямившись, стоял у стены напротив тяжелой металлической двери. Его охраняли два полицейских. Элинборг и Сигурд Оли тоже присутствовали; у них было разрешение судьи на снятие отпечатков пальцев и прочие анализы. Здесь же находилась и Вальгерд с ватной палочкой в руке, готовая взять образец слюны.

Уопшот смотрел на нее так, будто она воплощение дьявола, явившееся за ним, чтобы унести в преисподнюю на вечные муки. Его глаза вылезали из орбит, он уворачивался от нее изо всех сил и, несмотря на все усилия полицейских, не давал открыть себе рот.

В конце концов его уложили на пол и заткнули ему нос, и тогда он был вынужден открыть рот, чтобы вдохнуть. Вальгерд воспользовалась моментом, сунула ватную палочку в раскрытый рот, основательно ею повозила и, как только появился рвотный рефлекс, мгновенно ее вытащила.

19

Когда Эрленд снова спустился в вестибюль, по дороге на кухню он увидел знакомое лицо. Марион Брим. Стоит у стойки регистрации в поношенном пальто и шляпе. Костлявые пальцы непрерывно дрожат. Эрленд поздоровался и предложил присесть в ресторане. За те годы, что они не виделись, бывшее начальство заметно сдало. Но глаза все еще живые, проницательные. Как и раньше, на пустые светские беседы не тратится ни минуты.

— Отвратительно выглядишь. Что тебя так сильно гложет?

Откуда-то из недр пальто вынырнули короткая сигарета и коробок спичек.

— Здесь вроде как запрещено курить, — сказал Эрленд.

— Скоро нигде нельзя будет курить.

Марион, что вы хотите. Ворчит и, разумеется, закуривает. Вид нездоровый. Кожа посеревшая, отвисшая, морщинистая. Бледные губы сжимают сигарету. Костлявые пальцы с обескровленными ногтями вытаскивают отраву изо рта, когда легкие получают свою дозу.